Созерцатель

— Вот кушаю я эти дивные блюда, а сам нет, нет, да вспомню чарующий вкус овсяной каши, поднесенной к нашему столу моей школьной любовью Тонечкой. И столько в той каше было невыплаканной любви, растоптанной внуками, что я вспомнил своих детей и решил следующее. А не отписать ли этот дом со всем содержимым нашему Андрею, потому что он этого заслуживает, как никто. Можно бы, конечно, отписать это Борису, но он итак до неприличия обеспечен…

— Бесконечно признателен вам, Юрий Ильич, — сказал я, — но вынужден отказаться от вашей собственности. Видите ли, я очень серьезно отношусь к словам одного умиравшего монаха. Ему предложили мешок золота, а он сказал: если я возьму сие, то даже до Божиего суда не дойду, золото сразу утянет меня в преисподнюю, как тяжелый камень в болотную трясину. Так что это не для меня. Простите.

— Нечто вроде этого я и ожидал, — невозмутимо сказал старик. — Но ты ведь, сынок, можешь продать всё это, а вырученные деньги раздать церквам и нищим.

— Боюсь, не успеть. А что если конец настигнет меня в тот миг, как я буду с мешком золота носиться по инстанциям? Вы лучше отдайте всё это Марине. Она девушка сильная, полная жизни, у неё гораздо больше шансов успешно дойти до финиша.

— Марина, ты примешь наследство стоимостью более десяти миллионов евро? Кстати, она постоянно растет. Вот мы тут сидим и блюда кушаем, а она — стоимость — растет.

— Нет, нет, мне тоже не надо, — сказала Марина, выставив бело-розовые ладоши в качестве щита. — Знаете, Юрий Ильич, а вы простите своих детей, помиритесь с ними, и пусть они пользуются этим на здоровье.

— Да, Борис, и где ты только таких хороших людей находишь? — спросил старик.

— Они сами находят меня, — сказал Борис. — Задремлешь вот так на лавочке, проснешься — а они уже сидят и ждут моего приглашения.

Юрий Ильич с минуту в раздумьях оглаживал бороду, бурчал, вытягивал губы, потом кивнул и сказал: — Да ведь барышня права. Сделаю, как она сказала. А положить Мариночке за это морковного торта и поставить Сен-Санса!

Пока мы с Борисом отрезали кусок кондитерского шедевра и располагали его на раритетной тарелке, старик извлек новый диск и опустил на него адаптер. Зазвучала дивная мелодия.

— «Лебедь» из «Карнавала животных», — воскликнул я. — С детства лишь три мелодии понравились и запомнились мне из классического репертуара уроков музыки и пения, и уже две из них я услышал этом доме.

— Андрей, а третья-то какая? — спросил Юрий Ильич.

— «Avе Maria» Шуберта.

— Да, это то, что я попросил бы послушать перед смертью.

— Потом захватил меня молодежный бунт рок-музыки. А сейчас я стал ценить тишину.

— Умудрел, старина, — снова повторил диагноз старик и повернулся к Марине. Девушка плакала.

— Спасибо вам, — пропела она сквозь слезы. — Мне с вами так хорошо. И спокойно.

— Какая тонкая натура томится в столь богатой плоти, — прошептал восхищенно Борис.

— Это я только с виду сильная такая, — сказала Марина, виновато улыбнувшись, — а на самом деле меня очень легко обидеть. — Она обернулась к Борису: — Я все хотела у вас спросить, но стеснялась…

— …Нежная лилия, золотистая кувшинка на зеркале лесного озера, поющая свирель, прекрасная Вирсавия, — шептал Борис, не отрывая от девушки глаз, — о, я теперь понимаю, почему Давид пошел ради тебя на такое!..

— …А теперь я уже не стесняюсь и хочу спросить у вас, — продолжила Марина, — почему вы спали в Александровском саду?

— А, пустое, — махнул он рукой, беспечно улыбаясь. — Меня жена среди ночи из дому выгнала.

— Лилька? — взревел старик. — Нет, я, конечно, предполагал, я даже тебя предупреждал, но чтоб так!.. Вот дурёха…

— Такого мужчину!.. — Марина прикрыла пунцовый рот белой ладошкой. — Хотите, я могу дать вам комнату. У меня в Малаховке дом большой. Надо же, какое несчастье!.. Хотите, Борис, я буду вам суп варить и рубашки стирать.

— Хочу! Ох, как я этого хочу! — сказал Борис.

— Нет, ребята, я вас никуда не отпущу, — встрял Юрий Ильич. — На ночь глядя в Малаховку ехать, тоже выдумали. Оставайтесь и живите тут сколько хотите.

— А можно и у меня, — вставил я слово. — У меня тоже комната пустует.

— Нет, нет, дорогие мои, — смутился Борис. — Если можно, я все-таки поеду к моей Вирсавии, лилии, свирели…

— Андрюха, — сказал Юрий Ильич, махнув рукой на парочку влюбленных, — ну ты-то хоть старика не бросишь?

— Ну что вы, дорогой маэстро, — сказал я, чувствуя, как меня накрывает теплая волна, — мне с вами очень хорошо. И к тому же я, как Борис, не могу похвастать обилием друзей. Как раз недавно я потерял друга. И какого друга!.. Вот и схожу с ума от печали и одиночества.

— Ты что, Андрей! — воскликнули все трое. — А мы! Теперь мы вместе!

— Да, спасибо вам, друзья.

Конечно, мы все остались у гостеприимного хозяина порядошного дома и провели в разговорах короткую летнюю ночь. А на рассвете вышли из дому и по безлюдной Тверской направились в сторону Красной площади. По гулкому асфальту улицы кроме нас прохаживались бдительные безликие люди в штатском, два милиционера, да возвращалась домой предельно усталая компания молчаливых гуляк.