Создатель звезд

Так, когда ему было десять (но если судить по физиологическому развитию – гораздо меньше), Джон пережил стадию развития сексуального интереса, которая более или менее соответствовала развитию детской сексуальности у обычных детей. Но в его случае она была оживлена не по годам развитым интеллектом и воображением. В течение нескольких недель он забавлялся (и возмущал соседей), украшая стены и заборы «гадкими» картинками, в которых взрослые, кого он более всего невзлюбил, изображались в процессе совершения разнообразных «греховных» актов. Кроме того, он совратил других детей с пути истинного, что привело к такому ужасному скандалу, что Томасу пришлось вмешаться. Подозреваю, все это было вызвано ощущением импотенции и, следовательно, неполноценности. Джон пытался перейти в пору половой зрелости до того, как его тело было к ней готово. Через некоторое время он покончил с этим интересом точно так же, как покончил когда-то с рукопашными сражениями.

Но с течением лет он, видимо, начал осознавать приятные изменения в собственном организме и совершенно изменил свое отношение к жизни. В четырнадцать его, как правило, принимали за странного ребенка лет десяти. Только немногие, разбиравшиеся в тонкостях выражений лиц, могли предположить, что перед ними – восемнадцатилетний «гений» с задержкой физического развития. В целом пропорции тела Джона соответствовали десяти годам, но в его крепкой мускулатуре, как говорил Док, было что-то не совсем человеческое, и для полноты картины не хватало только длинного цепкого хвоста. Насколько развитие его мышц было обязано природе, а насколько – усиленным тренировкам, я не возьмусь судить.

Его лицо начало постепенно приобретать черты, обычные для подростка, но и без того беспрестанное выразительное движение губ, крыльев носа и бровей придавало ему взрослое, чужое, почти нечеловеческое выражение. Вспоминая Джона, каким он был в то время, я представляю себе создание, которое казалось то мальчишкой, то старцем, то бесенком, то юным божеством. Летом он обычно одевался в цветастую рубашку, шорты и теннисные туфли, причем все вещи выглядели довольно поношенными. Но крупная, покрытая короткими платиновыми кудряшки голова Джона и его огромные соколиные глаза с зеленой радужкой заставляли предположить, что этот наряд был выбран для маскировки.

Так он выглядел к тому времени, как начал открывать для себя привлекательность собственного тела, а заодно обнаружил поразительную способность заставлять окружающих видеть в себе эту привлекательность. Желание завоевывать тем более подогревалось пониманием, что с точки зрения нормального представителя вида Homo Sapiens в его внешности было нечто карикатурное и отталкивающее. Его нарциссизм, подозреваю, отягчался и тем обстоятельством, что, с его точки зрения, вокруг не было никого, кто был бы ему равен, на кого он мог мы смотреть с той смесью эгоизма и преданности, которая отличает влюбленность.

Нужно пояснить, что, описывая поведение Джона в то время, я не стремлюсь его оправдывать. По большей части оно кажется мне возмутительным. Будь это деяния кого-то другого, я бы без колебаний осудил их как выражение эгоцентричного и шокирующе извращенного ума. Но, несмотря на самые предосудительные инциденты в его жизни, я убежден, что Джон намного превосходил нас как интеллектом, так и чувством моральной ответственности. Таким образом, даже принимая во внимание его, казалось бы, возмутительное поведение, которое я сейчас вынужден описывать, я чувствую, что правильным будет не осуждать, а вовсе воздержаться от суждений и попытаться понять. Я говорю себе, что, если Джон действительно был высшим существом, его поведение просто обязано было нас возмущать, поскольку мы не могли воспринять его истинную природу нашими грубыми чувствами. В сущности, будь его поведение идеализированной версией нормального человеческого поведения, я был бы менее склонен считать его иным и превосходящим меня существом. С другой стороны, следует помнить, что, хотя его способности превосходили человеческие, он все же был несовершеннолетним и, возможно, страдал по-своему от неопытности и грубости своего несформировавшегося ума. И, наконец, обстоятельства его жизни были таковы, что не могли не деформировать его, ибо он оказался в одиночестве среди существ, которых считал лишь наполовину людьми.

Именно в год, когда Джону исполнилось четырнадцать, пробудилось его новое осознание себя, а вскоре после его четырнадцатого дня рождения оно выразилось в том, что я не могу назвать никак иначе как охмурением. Я был одним из немногих людей, на кого он не «охотился», и то только потому, что он считал это «нечестным». Я был его рабом, его верным псом, по отношению к которому он чувствовал определенную ответственность. Другим исключением была Джуди, так как ему не нужно было доказывать ей свою привлекательность, вдобавок в случае с ней в игру вновь вступали ответственность и привязанность.