Создатель Лун с иллюстрациями Сантьяго Карузо

– О! – воскликнула она и посмотрела на меня, затаив дыхание. Ее темные глаза встретились с моими, и мне показалось, что она рассердилась или испугалась. – Как женщина, – вполголоса повторила она, – жестокие слова. – Потом, помолчав, добавила, словно про себя: – Жестоко с его стороны говорить такое!

Я принялся сбивчиво извиняться за свою необдуманную, хотя и безобидную реплику. Девушка казалась такой встревоженной, что я решил, что сболтнул нечто ужасное, сам того не зная, и, обливаясь потом, припомнил ловушки, которые французский язык расставляет для иностранцев. Пока я пытался исправить впечатление, с пустоши донеслись голоса и девушка поднялась на ноги.

– Нет, – сказала она с легкой улыбкой на бледном лице. – Я не приму ваших извинений, сударь, но уверяю вас, вы ошибаетесь. И это будет моей местью. Смотрите, вот идут Хастур и Рауль.

В сумерках показались две мужские фигуры. У одного на плечах висел мешок, а другой нес перед собой обруч, словно официант поднос. Обруч был привязан ремнями к его плечам, и по краю сидели три сокола в колпаках и со звенящими колокольцами. Девушка подошла к сокольничему и быстрым движением отправила своего сокола на обруч, там он быстро устроился между своими товарищами, а те покачали головами в колпаках и взъерошили перья, колокольцы на их ремешках вновь зазвенели. Второй мужчина шагнул вперед, почтительно поклонился, забрал зайца и бросил его в мешок.

– Это мои ловчие, – объяснила девушка, поворачиваясь ко мне с мягким достоинством. – Рауль – хороший сокольничий, когда-нибудь я сделаю его обер-егермейстером. Хастур бесподобен. – Двое молчаливых мужчин вежливо поклонились мне. – Я сказала, что докажу вам, как вы ошибались, сударь, – продолжала она. – Моя месть будет состоять в том, что вы окажете мне любезность и в моем доме найдете пищу и кров.

Прежде чем я успел ответить, она заговорила с сокольничими, и те сразу двинулись через вересковую пустошь. Милостивым жестом она предложила мне следовать за ней. Не знаю, сумел ли я убедить ее в своей глубочайшей благодарности, но она, казалось, слушала меня с удовольствием, пока мы шли по росистой траве.

– Вы не устали? – спросила она.

В ее присутствии об усталости я совсем позабыл и сказал ей об этом.

– Ваша галантность выглядит несколько старомодной, – сказала она, а когда я смутился, тихо добавила: – О, мне это нравится. Мне нравится все старомодное. Так приятно слышать от вас красивые речи.

Болота вокруг нас затихли под призрачной пеленой тумана. Ржанки перестали кричать, замолкли сверчки и прочие мелкие луговые создания, но мне казалось, что, как только мы удалялись, они вновь заводили свои песни. Двое высоких ловчих шагали по вереску далеко впереди нас, и слабый перезвон колокольчиков долетал до наших ушей как бы издалека.

Внезапно из тумана выпрыгнула великолепная гончая, за ней еще одна, и еще, и еще, и наконец полдюжины псов запрыгали вокруг девушки, идущей рядом. Она ласкала и гладила их рукой в перчатке, разговаривала с ними в причудливых выражениях, которые запомнились мне из старинных французских рукописей.

Затем соколы на обруче, который нес ловчий впереди, принялись бить крыльями и кричать. Откуда-то за пределами видимости донеслись звуки охотничьего рога. Собаки бросились на его зов и исчезли в сумерках, соколы захлопали крыльями и тревожно закричали на своем насесте, а девушка начала напевать песню рога. Ее чистый голос мягко зазвучал в ночном воздухе.

Chasseur, chasseur, chassez encore,
Quittez Rosette et Jeanneton,
Tonton, tonton, tontaine, tonton,
Ou, pour, rabattre, des l’aurore,
Que les Amours soient de planton,
Tonton, tontaine, tonton[9].

Пока я прислушивался к ее прекрасному голосу, впереди вырастала неясная серая громада, которая скоро обрела отчетливые контуры. Раздавались радостные звуки рога, лаяли гончие и клекотали соколы. В воротах мерцал факел, сквозь открытую дверь дома струился свет. Мы прошли по шаткому деревянному мосту, а когда прошли надо рвом и ступили на небольшой каменный двор, огороженный стенами со всех сторон, мост со скрипом и скрежетом поднялся позади нас. Из открытых дверей вышел мужчина и, склонившись в приветствии, подал девушке чашу. Она прикоснулась к ней губами, затем, вернув ее, прошептала: «Примите мое гостеприимство».

В этот момент один из ловчих подал другую чашу, но, прежде чем передать ее мне, подал ее девушке, и та ее пригубила. Сокольничий сделал жест, чтобы забрать чашу обратно, но девушка заколебалась на мгновение, а затем шагнула вперед и сама подала мне чашу. Я почувствовал, что это акт необычайной любезности, но не понимал, чего от меня ждут, и замешкался. Девушка покраснела. Я сообразил, что должен действовать быстро.