Совы в Афинах

“Как насчет оскверненного Иудея, который пытался ограбить тебя?” Предложил Менедем.

“Я недостаточно их подстрелил”, - угрюмо сказал Соклей.

“Моя дорогая, ты не могла бы снять больше, чем сделала, если бы вы не были близнецами - и, возможно, не тогда. Если бы ты не перестрелял столько из них, сколько сделал, ты, Мосхион и Телеутас тоже были бы убиты. Сделало бы это тебя счастливее? “

“Я недостаточно их подстрелил”, - снова сказал Соклей, а затем, очень тихо: “Телеуты”. Он выглядел недовольным.

Менедем подозревал, что его кузен не был бы так расстроен, если бы Телеутас не вернулся из путешествия в Иудею. К тому же Аристидас нравился ему гораздо больше, чем другой моряк. Он не мог обсудить это со своим кузеном сейчас, не тогда, когда Телеутас тащил весло менее чем в десяти локтях от него. Что он сказал, так это: “Ты сделал все, что мог. Ты сделал все, что мог. На твоей совести нет вины в крови. Ты не совершил никакого греха. Ты не был чудаком, убившим своего отца на распутье. Тебе следует перестать терзать себя по этому поводу ”.

Соклей начал отвечать, затем остановил себя. Наконец, после долгой паузы, он сказал: “В этом есть хороший логический смысл. Я стараюсь быть логичным человеком. Следовательно, это должно заставить меня чувствовать себя лучше. Однако почему-то это не помогает, или не очень сильно ”.

“Не возражаешь, если я кое-что скажу, юный сэр?” Спросил Диокл, не сбиваясь с ритма, когда выдавал удар.

“Пожалуйста”, - сказал Соклей.

“Я не философ, так что, возможно, я все неправильно понял”, - сказал гребец. “Если я понимаю, я ожидаю, что вы мне скажете. Но мне кажется, что эта логическая чепуха хороша только для того, что у тебя в голове, если ты понимаешь, что я имею в виду. Когда дело доходит до того, что у тебя в сердце, в животе и на яйцах, логика вылетает в окно, как полный горшок дерьма ”.

“В этом много правды”, - сказал Менедем.

“Доля правды в этом, безусловно, есть - но, я думаю, только часть”, - сказал Соклей. “Однако, если мы не используем разум, чтобы управлять своими страстями, то кто мы, как не множество диких зверей?” Он не добавил, или так много прелюбодеев, как, вероятно, было бы до встречи с женой того иудейского трактирщика. Это уже кое-что, подумал Менедем.

“Без сомнения, ты прав”, - сказал Диокл. “Но я не думаю, что мы можем править всем постоянно. Мы не были бы людьми, если бы могли”.

“Мы должны быть в состоянии”, - упрямо сказал Соклей.

“Это не то, что сказал Диокл, и ты это знаешь”, - сказал Менедем.

Его кузен вздохнул. “Значит, это не так”. Соклей посмотрел на море, как будто с него было достаточно этого спора.

Менедем тоже смотрел на море, по другим причинам. Из-за облачности и брызг дождя все, что ему оставалось, чтобы определить направление, - это волны и бриз. Он не мог найти солнце, и ни Лесбос, ни Псайра не поднялись над суженным горизонтом. Он ненавидел плавание в подобных условиях. Навигация была чем-то средним между догадкой и плохой шуткой. Если бы море было спокойным, он мог бы плавать кругами и никогда не знать об этом. Он не делал этого сейчас - во всяком случае, он был почти уверен, что не делал, - но он надеялся, что не отклонялся слишком далеко на запад или юг. Первое только собьет его с пути. Второе может привести к нежелательной для него встрече с Псирой или даже Хиосом.

“Что ты думаешь о нашем курсе?” он спросил Диокла.

Гребец проверил ветер мокрым от слюны пальцем, затем посмотрел за борт - море, отражавшее серое небо, сегодня было каким угодно, только не винно-темным, - чтобы полюбоваться волнами. “По-моему, все в порядке, шкипер”, - ответил он наконец. “Больше ничего не могу сказать, учитывая нынешнюю погоду. Как только прояснится, или как только мы приблизимся к земле, мы будем знать, где находимся ”.

“Это правда”, - сказал Менедем. “Чего я не хочу, так это слишком быстро приближаться к земле, если вы будете следовать за мной”.

“О, да”. Диокл опустил голову. “Посадить галеру на мель, чтобы высушить ее древесину, - это очень хорошо, если она не слишком тяжело нагружена, чтобы потом снова подняться на плаву. Но сесть на мель, когда ты этого не хочешь, или вспороть брюхо о камень, которого ты никогда не видел, - это совсем другое дело ”.

“Да”. Менедему стало интересно, что сказал бы его отец, если бы он разбил Афродиту. На самом деле, он не задавался вопросом - он знал, по крайней мере, в общих чертах. В чем-то подобном мелкие детали вряд ли имели значение.

Он пытался смотреть сразу во все стороны: прямо по курсу; по левому и правому борту; за кормой мимо лодки, которая покачивалась на волнах за "акатосом". Никакой внезапно вырисовывающейся земли. Никакого пиратского пентеконтера, выезжающего из тумана прямо к Афродите. Нигде никаких неприятностей. Он все равно беспокоился.

Когда он сказал это вслух, Диоклес снова опустил голову. “Ты тоже молодец. Ты шкипер. Беспокоиться - твоя работа. Боги защитят меня от капитана, который этого не делает ”.