Совсем не так, как летом

  — Мамочка... Дальше, значит, идти нельзя?.. Папа ведь говорил, что Горы обязательно скажут, если где-то вдруг будет опасно, и туда нельзя будет дальше идти. Ой мамочка! Там, наверно, опасно! — Бина в завороженном ужасе вглядывалась во мрак за упавшим деревом. — Интересно, а что там такое? Что же там может быть? Интересно, просто ужас какой-то...

  Она стояла, стояла, но холод снова стал забираться под шубку, и Бина решилась.

  — Дедушка Мороз, миленький! А можно, я только чуть-чуть посмотрю, только совсем чуть-чуть, и сразу домой! Я понимаю, понимаю, дальше идти нельзя, я же не дура. Правда, я потерялась, ну да, но все равно, все равно... Я ведь только чуть-чуть посмотрю! Я только одним глазком, и сразу назад...

  Она подбежала к дереву и перекарабкалась на другую, страшную сторону. Остановилась, замерла, вжав голову в плечи.

  — Ой мамочка... — Сделала три напуганных шага, остановилась, потом еще пару шагов. — Как страшно!.. Как интересно!.. И страшно... А интересно...

  Из глухого сумрака дохнуло вдруг ледяным холодом. Щеки и брови выстыли враз, и Бина схватилась за них холодными жесткими рукавичками. Она вдруг почувствовала как занемели пальцы, и кончики стали покалывать.

  — Ой мамочка! Пойду-ка я, наверно, назад! Что-то там, кажется, такое, что просто ужас какой-то...

  И она бегом вернулась к упавшему дереву, и перекарабкалась на свою сторону, и на прощание обернулась и посмотрела в ужасный холодный мрак, и побежала назад, ко входу в удивительную лощинку (пусть тут так страшно, и жутко, и холодно, и ужасно, но все равно, лощинка просто необыкновенная, просто какая-то замечательная).

  И Бина добежала до дерева — пушистые лапы-ветки дружелюбно торчали над тропкой и тихо качались в наступившей ночи — и выбежала на небольшой простор своей ложбинки. И вдруг остановилась, в ужасе, и взвизгнула, и подпрыгнула, и прижала ладошки к щекам.

  — Ой мамочка!!!

  Чуть в стороне, почти сливаясь с вечерним сумрачным снегом, сидел огромный, лохматый, ушастый, пушистый и вообще просто какой-то необыкновенный настоящий волк. На мудрой усатой морде неярко и спокойно светились глаза.

  — Мамочка... Это же волк!!! — Бина не знала, что ей и делать: бежать, плакать, кричать, или еще что-нибудь. — Настоящий! Ну что же это такое! Ну почему меня все хотят съесть, сегодня! Ну почему у меня сегодня все так по-дурацки! Ну что за дурацкий день... — Она все-таки не удержалась, заплакала. — Ну почему я такая вредная и непослушная... Мама и папа думали-думали, что я у них большая и умная... А я дура. Убежала, как девчонка какая-то. Ну и правильно. — Бина всхлипнула и вытерла нос. — Ну и правильно, что я потерялась. Так мне и надо. Буду знать. Дура. И пусть волк меня съест. И правильно. Надо слушаться взрослых. Жалко, конечно, жизнь как-то не получилась... Но теперь-то что, поздно реветь... Раньше надо было чесаться. Дура.

  Она стояла и терпеливо ждала, когда волк наконец придет и начнет ее есть. Она ждала, ждала, и стала уже замерзать, но волк сидел и смотрел на нее (только два раза вильнул хвостом). Бина, наконец, не сдержалась.

  — Волк! Когда ты будешь меня есть? Ну? Я ведь замерзла уже! Холодно ведь ужасно, ешь быстрее ведь! — Она вздохнула и помолчала. — Или ты сегодня уже поужинал? Что-то мне тоже есть так вдруг захотелось... Сейчас бы чашечку чая вкусного... И бутербродика хотя половинку бы... С сыром таким, там еще дырки, вкусные... Ну что такое! Что же я так вдруг проголодалась-то. Вот тоже еще наказание.

  Но волк вообще не стал ее есть. Он еще немножко посмотрел на нее — и убежал, растворился во мраке без следа. Чуть слышно прошелестел за ним снег, все стихло, и не осталось ни звука. Бина снова вздохнула, горько и тяжело.

  — Ну вот. Даже волк не стал меня есть.

  И ей стало вдруг так грустно, ужасно и одиноко, что она заплакала так, как не плакала еще, может быть, никогда. Она стояла, не чувствуя холода, не замечая ничего вокруг, и теплые слезы текли по щекам и скатывались на шарфик — она их не вытирала. Наконец, она снова устала плакать и стала просто вздыхать.

  — Может быть, он решил, что я еще успею исправиться? Перед смертью? — И она опять горько вздохнула. — Ладно... Хватит вздыхать. Зачем я такая дура? И что же мне делать?

  Она стояла у входа в лощинку, под разлапистым деревом, и ей снова хотелось плакать, а вокруг уже наступила студеная ночь.

  

  

  Бина стояла, вздыхала, всхлипывала, и начала замерзать. Когда стало уже очень холодно, вдруг произошло замечательное. Вверху, в черном невидимом небе, вдруг появилась Луна. Неслышно, совсем незаметно она подкралась из-за гор, возникла над льдистыми пиками и заглянула в ложбинку. Тяжела черная тишина, глухая и мрачная, растворилась, рассыпалась в яркой прозрачности лунных лучей. Все вокруг вывернулась наизнанку, и светлые чистые легкие Горы сияли в Луне, а за ними висело небо, черное и блестящее, и на нем вдруг рассыпалось столькущее множество звезд, что Бина подпрыгнула и, конечно, прижала к груди кулачки.