Совсем не так, как летом

  — Снега пойти не должно, вроде бы как. — Она снова посмотрела на небо. — Следы никуда не денутся. Так что можно немножко и заблудиться. Я уже большая и почти совсем уже взрослая девочка. Я знаю, что в горах нужно быть спокойно и аккуратно. И папа ведь говорил, и всегда говорил. Что если дружить с горами, их уважать, то они только рады, что мы пришли в гости. Так что я, наверно, пойду немножко погуляю, в ложбинку. Она такая уютная! Какая-то немножко волшебная даже! Такая какая-то вся таинственная... Там ведь так просто ужас как замечательно! Наверно. А они там пускай пока делают нужную фотографию.

  И Бина свернула в ложбинку и, не забывая старательно оставлять следы, побежала вперед, вдоль бархатно-снежной полоски, под которой дремал ручеек. Она бежала, бежала, бежала по извилистой тропке (летом здесь обязательно должна была быть тропинка, обязательно, это точно!) — и вдруг остановилась, замерев от пронзительного восторга, и даже забыла подпрыгнуть и прижать кулачки к груди.

  Солнце, которое уже касалось кончиков гор, рассы́палось в снежных черточках-ветках. Зайчики — их было просто невообразимо сколько, просто немыслимо! — покрыли ложбинку всю целиком, сверху донизу. Горы над волшебной ложбинкой были такие ласковые и добрые, а зайчики на горах были такие мягкие и пушистые, а воздух так обволакивал, вливался в грудь так ароматно и сладко — что Бине захотелось просто подпрыгнуть и полететь. Она, как заколдованная, двинулась дальше, забыв обо всем (даже о том, чтобы правильно оставлять следы), и не думая ни о чем, а только о том чтобы зайчики не рассы́пались, а еще хоть чуть-чуть покачались, и чтобы Солнце еще хоть чуть-чуть задержалось над снежными пиками, и чтобы сладостный воздух вдруг не иссяк (ведь без него все будет совсем не так, это ведь такой очень особенный воздух).

  И так она шла в прозрачной пронзительной тишине, шла, шла — и вдруг что-то случилось.

  Зайчики вдруг осыпались, небо стало плотным и вязким. Солнце, которое несколько последних минут держалось над пиками, вдруг как-то сразу свалилось за горы, и стало темно и тревожно. Воздух стал неспокойным, холодным, нерадостным. Волшебный золотой замок растворился в настороженной тени. Где-то далеко позади, за спиной, что-то ухнуло, тяжело и протяжно, ветки вздрогнули, и наземь посыпались хлопья тусклого снега.

  Бина вздрогнула тоже, вместе с ветками, и обернулась. Как-то вдруг сразу так оказалось, что там, откуда она пришла и где только что было радостно, весело и прозрачно, стало теперь мрачно, тревожно и непонятно. Бина побежала обратно. Она бежала, бежала, бежала — добежала до поворота, забежала за огромную лапу, которую выставила гора поперек дороги, перепрыгнула через бревно, пробежала еще чуть-чуть — и остановилась как вкопанная.

  — Ой мамочка!!! — Она в ужасе прижала ладони к щекам. — Ой папочка!!! Что же мне делать!!!

  Впереди больше ничего не было. Ложбинку загородила стена холодного мрачного снега. Все деревья, все камни, кусты и бревна — все вокруг было засыпано свежей пудрой — она кружилась еще кое-где, в мрачных укромных углах, оседая и успокаиваясь. Бина стояла в безмолвном ужасе, не отнимая от лица ладошек, когда все наконец успокоилось, и воцарилась тяжелая тревожная тишина. Не было слышно ни звука, ни шороха, и даже деревья перестали шептаться.

  — Ой! Ну что же это такое!.. — прошептала, наконец, Бина. — Ну что же это за ужас такой! Ну почему же вдруг так!.. Ну я же ничего такого плохого не сделала... Ну да, ну да... — Тут Бина всхлипнула. — Я, правда, иногда вредничаю... Иногда папу не слушаюсь... Редко, ужасно редко, но ведь не слушаюсь иногда... И вредничаю... Иногда... — Бина опустилась на колени и заплакала, разглядывая сквозь слезы снежную стену. — Мамочка... Папочка... Как же я теперь найдусь... Ведь эта куча съела следы, все следы съела! И как через нее перебраться?! Как же я теперь через этот снег-то переберусь? Ведь это такая ужасно огромная куча снега, до неба!!! Мамочка! Папочка! Ну что же это такое?! Ну я ведь не такая уж и плохая девочка... Ну да, вредничаю иногда, но я ведь хорошая, в общем...

  И Бина сидела, и плакала, и вытирала слезы мокрыми рукавичками, а вокруг становилось темнее, угрюмее и страшнее, и нос уже начинал щипать не на шутку, и воздух выстывал все больше, и ужасная мертвая тишина поглотила ложбинку и горы.

  Бина устала плакать, и сидела теперь просто вздыхая. Наконец сидеть стало очень холодно, и даже теплая шубка перестала греть. Бина поднялась и попрыгала, чтобы согреться. Она прыгала, прыгала, прыгала, и пока прыгала, придумала.