Современный нигилизм. Хроника

Огромная проблема пропасти между истиной и уверенностью наряду со столь же огромной актуальностью их взаимного значения ясно проявилась в разразившейся несколько лет назад полемике с представителями постмодернистских течений герменевтики. Согласно их утверждениям, в нашем познании мира никогда не существовало объективных «фактов», с которыми можно было бы считаться, все было только интерпретацией, культурной конструкцией или проявлением политического контроля, при котором знание становится «властью», а власть контролирует знание. От Ницше до Хайдеггера и Гадамера, а частично от Фуко до Джанни Ваттимо и его «слабой мысли» судьбой онтологии – «жесткой» и объективной реальности вне наших интерпретаций – называлось раствориться в чистой эпистемологии. Запал этого политико-философского противоречия поджег Маурицио Феррарис[40], объявивший себя провозвестником «нового реализма», в рамках которого «непоколебимость» реальности в сравнении с нашими ментальными установками стала ключом к подлинно освободительной политике во имя объективного восприятия фактов и ситуаций в мире.

Короче говоря, возвращение к онтологической объективности в познании и социальных реакциях, опровержение постмодернистского клише, согласно которому освобождение от истины и сведение всего к герменевтическому перспективизму гарантировало бы политическую свободу прав и мнений. Новые реалисты возразили, что это привело только к появлению популизма и фейковых новостей.

Таким образом, когда идеологическая определенность находится в кризисе и даже герменевтика может предложить в качестве интерпретации только слабую и спорную версию «уверенности» (единственное, в чем можно быть уверенным, так это в том, что все интерпретируют мир по-своему), наступает пора вернуться к старой, доброй, надежной «истине». И к снисходительному отношению к уверенности: слишком субъективной, ненадежной, двусмысленной, способной затмить собой правду.

Однако дело в том, что мы не можем решить проблему, просто подставив факты на место интерпретаций. Поступая так, мы только подтвердим дуализм чего-то объективно нерушимого реальным и нашего субъективного «Я». Итак, у нас есть либо факты, либо интерпретации. А что, если бы это возвращение к «реализму» помогло нам – даже вопреки своим установкам – понять изначальную и неразрывную связь между этими двумя явлениями?

Возможно, нам вновь следует начать с ощущения реальности как «данности»: чего-то, что существует независимо от меня, но помогает себя познать. На мой взгляд, все познается в абсолютно открытых и непредвзятых отношениях между мыслью и реальностью. Почему опасен спор «слабой» мысли, согласно которой фактов не существует и есть только интерпретации, с «новым» реализмом, где существуют независимые от наших интерпретация объективные факты, которые нельзя изменить? С одной стороны, освобожденная от рамок реальности мысль, а с другой – не зависящая от мысли реальность. Одно из двух: либо неизменяемые факты, либо интерпретации, способные изменить все.

Но именно связь между мыслью и реальностью, между разумом и миром в этой игре ограниченная. Интерпретация остается лишь субъективистской «перспективой», в то время как единственно возможное чувство объективности реального – это оставаться в стороне от субъекта. В постмодернистской герменевтике я как будто больше ничего не прошу от истины, и моя свобода – только прекрасный акт насилия над волей или менее красивый акт насилия со стороны власти. В объективистском реализме, где ощущается отголосок старого и нового позитивизма, истина как будто больше ничего не требует от меня, кроме как быть признанной тем, чем не является «Я». «Я», с другой стороны… Ну, это все еще сфера моих собственных интерпретаций и культурных построений.

Следовательно, это вопрос переосмысления истины как «моей», с которой я могу согласиться, убедившись, что эта истина соответствует требованиям моего всеохватывающего разума. Речь о том, чтобы постоянно подвергать сомнению свою уверенность, чтобы убедиться в соответствии реальности фактам.