Современники

Мы думали, что война кончилась, и вернулись в свой городок. Даже то, что на месте нашего домика было чёрное, заросшее травой пожарище, не очень меня опечалило. Все трое — сын, дочь и я — мы поселились в небольшой комнате у добрых людей и наслаждались миром. Много ли нужно было нам для счастья? За эти годы мы научились радоваться даже таким простым, обыдённым вещам, как мытьё в сельской бане или возможность хорошо выспаться под кровом, на сухом сене.

Но вы ведь знаете, радость наша была недолгой. Те, кто вчера служил Гитлеру и гонялся за нами с собаками по горным ущельям, кто отрубил голову моему мужу, нашли покровительство и службу у новых оккупантов. А те, кто боролся с фашистами, вскоре снова принуждены были скрываться. Соседи, друзья предупреждали, что и нашей свободе угрожает опасность. Мы не хотели верить: кто посмеет тронуть семью человека, погибшего за свободу родины. Но когда сын рассказал, что наш национальный герой, сорвавший с Акрополя в дни гитлеровской оккупации фашистский флаг, человек, имя которого знает и с уважением произносит в Греции даже неграмотный крестьянин, схвачен и брошен в тюрьму, — мы поняли: враги похитили у нас свободу. Сын выкопал своё оружие, которое хранил в укромном месте. Мы снова очутились в горах. И всё пошло, как прежде. Только борьба с монархо-фашистами стала ещё более жестокой...

Под натиском их численно превосходящих сил наши отряды, воевавшие в горах, были вынуждены медленно отходить. Страшно вспоминать! Самолёты не слезали с неба. Даже ночью они бомбили и обстреливали наши колонны, а у нас на счету был каждый патрон. Госпиталь, которым я тогда руководила, был полон раненых. Нам не удавалось простоять более двух-трёх дней без того, чтобы их лётчики, разыскав нас, не начинали бомбить.

Вот тут я, товарищ, и узнала, что такое любовь и преданность народа.

Иногда путь наш лежал по таким дорогам, где не могли пройти даже ослы. Крестьяне несли раненых на руках, а жёны их тащили за нами наше жалкое больничное имущество и скудные продукты, которые они же и приносили для госпиталя из деревень.

Изредка удавалось остановиться где-нибудь в ущелье. Тогда моя дочь и другие медицинские сёстры читали раненым вслух советские книги, выпущенные нашим подпольным издательством «Элефтерия Эллада». Это были стихи о девочке Зое, именем которой у нас назывался отряд молодых партизан, рассказ о солдате, который грудью своей прикрыл пулемёт, и ещё большая книга о юношах и девушках из шахтёрского городка, пример которых всех нас учил стойкости, мужеству, неутомимости в борьбе. И много, много других чудесных книг.

Знаю, товарищ, — это художественные произведения. Для нас же, кто боролся в горах Греции, эти книги были и боевым уставом, и учебником воинской доблести, и лекарством, успокаивающим и поднимающим дух у раненых.

Она смолкла на несколько мгновений, как бы собираясь с силами. Девушки тревожно потянулись к ней. Но она уже оправилась и твёрдым голосом продолжала:

— Я сама испытала на себе действие этого могучего, всеисцеляющего лекарства... Это был страшный день, когда раненый командир, которого принесли в наш госпиталь, сказал мне, что мой сын, мой славный Никос, убит...

Нет-нет, ничего, я сейчас совершенно спокойна. Сын мой погиб, как герой, — так сказал его командир мне, матери. Слушайте, как это произошло.

Мы уже знали об измене Тито, но мы и предположить не могли, на что он решится в отношении нас. У нас в горах говорят так: утопающий хватается и за змею. И это, к сожалению, верно. Фашисты, вооружённые до зубов, теснили нас. Партизаны сражались, а их жёны, дети и старики, которые в этом походе отступали вместе с нами и которых было довольно много, были отведены в тыл, к югославской границе, где, как казалось, они будут защищены хотя бы от пуль. Нужно было продержаться до вечера, чтобы под покровом тьмы и тумана незаметно выскользнуть из вражеского кольца. Это мы проделывали уже не раз.

И тут произошло это. По безоружному табору наших семей с югославской территории был открыт жестокий губительный огонь. Отряд оказался зажатым с двух сторон. Самые опытные из партизан сделали попытку спасти наш безоружный табор. Под командой моего сына они залегли с пулемётами и начали отстреливаться. Но силы были слишком неравны: несколько человек сражались с целой частью. Один за другим падали в бою товарищи Никоса, но он сам, раненный, продолжал стрелять, давая возможность женщинам, детям, всему обозу выходить из-под губительного огня. Он стрелял до тех пор, пока титовские жандармы, перейдя границу, не подползли к нему сзади и не навалились на него. Тогда последней гранатой он взорвал пулемёт, себя и врагов.

Вот о чём рассказал мне командир, бывший свидетелем славной смерти моего Никоса... Страшный удар! Но я пережила его на ногах. На моём попечении было много раненых, и все они были мои дети. Некогда было предаваться горю, со всех сторон слышались стоны, меня звали: «Мать, мать, мать!» Мои раненые звали меня матерью.