Современники

Подобно всем истинным мастерам, Бастрыкин был немножко поэтом и о железе, из которого он на пару со своим юным молотобойцем ковал полезные для колхоза вещи, говорил не как о материале, а как о живом существе, строптивом, упрямом, которое нужно было подчинить своей воле, заставить принять нужные формы и уже в новом качестве верно служить человеку.

Настоящий, сортовой металл в военные годы для колхозной кузницы достать было негде. Но тонны первоклассной легированной стали валялись вокруг. На зубья борон, на лемехи и шины, на детали сельскохозяйственных машин приходилось перековывать и перетачивать всяческие орудия войны, брошенные врагом при отступлении. И юный молотобоец любил слушать, как его учитель, осыпая раскалённую железину точными, умными ударами, беседовал с ней под перебор молотков:

— Значит, упрямишься, не сдаёшься, тэк-с... Значит, тебя фашист сковал, чтобы людей убивать, чтобы землю кровью человеческой умывать, так тебе на мирные дела перековываться и неохота... Не выйдет, не выйдет — перекуём!.. Витька, не зевай, бей чаще. Вот так... Уж на что силён их Гитлер — в наши степи ворвался, а много ли его назад от Сталинграда ушло? Вот то-то и оно. И тебя к мирному делу приспособим... Витька, справа покрепче вдарь. Так, так... Ну, видишь, и подалось, и правильно... Нет такой силы на свете, чтобы не мог её одолеть советский человек.

Иногда металл оказывался слишком сухим, не поддавался ударам и вдруг трескался или разлетался пополам. Тогда кузнец сдвигал очки на лоб и удивлённо оглядывал испорченную поделку:

— Сломалась? Неохота мирному делу служить? Что ж, туда тебе и дорога... — Он бросал треснувшую железку в мусор и брёл в угол, где были свалены целые кучи военного хлама: — Ничего, попокладистее отыщем!

Так, под воркотню и философствования старого кузнеца, смышлёный парнишка, поначалу еле поднимавший тяжёлую кувалду, постепенно вникал в кузнечное мастерство и за два года научился не только выполнять мелкий ремонт инвентаря, но и серьёзные кузнечные поделки: ошиновку колёс, сварку, нарезку гаек.

И ещё на пользу пошло ему общение с Николаем Ивановичем потому, что тот был живым носителем славной истории здешних мест. Когда, отработав положенное, они шабашили и Виктор заливал горн, старик, сев на приступочку и закурив неизменную свою трубку, неторопливо рассказывал мальчику, прибиравшему в кузнице, о славном ворошиловском походе через эти степи, о непобедимой силе советского оружия и героизме людей, дважды спасавших вот тут, в этих степях под Сталинградом, честь и независимость своего отечества:

— Мы народ мирный, труженики. Нам чужого не надо, возле положи — не возьмём. У нас всё своё есть, а чего и нет — найдём, добудем, сделаем. Ну, а уж коли кто за нашим добром полезет, тот заранее с головой прощайся... Силён был Гитлер, ох, силён, всю Европу сапогом потоптал, а тут под Сталинградом зубы свои и оставил. Вон они, его зубы, по всему степу ржавеют... Так ему, живодёру, в Сталинграде побывать и не довелось. А уж наши в Берлине будут — это уж, Витька, верно, как то, что мы с Климентом Ефремовичем вот здесь, в наших краях, беляков, как зайцев, по степу гоняли... А ведь тоже вояки были лихие, закалённые насухо...

— Ну, а товарища Сталина вы, Николай Иванович, видели?

— Не совру, не видел... Близко от его штабу был и раз пакет на его имя свёз, а увидеть не посчастливилось... А вот Ворошилова Климента Ефремовича — его вот, как тебя, видел, и Будённого Семёна Михайловича тоже видел. С Семёном Михайловичем хорошо знаком.

Так на порожке задымлённой кузницы мальчик и старик засиживались иной раз до петухов, отдыхая от трудового дня.

...Когда колхозная жизнь восстановилась, открылась МТС и прибыли с Урала новые тракторы, старый кузнец сложил в мешок свой инструмент.

— Теперь и без меня каша сварится. Разве нам с тобой, Витька, и нашей кузнице с эмтеэсовскими мастерскими потягаться! — сказал Николай Иванович и, прощаясь со своим учеником, притиснул его к себе сильными, не знающими устали руками. — Я на покой, а ты, Витька, смотри, чтобы у меня в жизни не коптить, как худая головешка в горне! На полный накал живи, такое теперь у нас время.

Виктор Мохов хорошо запомнил этот завет человека, приобщившего его к мастерству. Сын своей замечательной эпохи, неутомимый в труде, упорный в достижении благородной цели, увлекающийся, но умеющий планировать свое время, он действительно стал жить «на полный накал».