Современная жрица Изиды

Скоро миссъ Арундэль уѣхала обратно въ Лондонъ, взявъ съ собою не только Могини, но и Баваджи. Я тоже собрался покинуть Вюрцбургъ. Наканунѣ моего отъѣзда, зайдя къ Блаватской, я засталъ ее съ какимъ-то письмомъ въ рукахъ, вылѣзающую изъ кожи отъ бѣшенства, кричащую и бранящуюся на весь домъ.

— Что такое? что такое? — спрашивалъ я.

— Да помилуйте! — завопила, именно — завопила она, — вотъ уже второй разъ этотъ негодяй выкидываетъ со мною такую штуку!..

— Какой негодяй? какую штуку?

— Все онъ же, Донъ-Жуанъ нашъ Калькуттскій, Могини! Представьте, тутъ всякія пакости, сплетни, «психисты» доканываютъ, а онъ амуры завелъ съ какой-то англо-французской Бибишкой!.. Вотъ огненное любовное посланіе, полное клятвъ, сладкихъ воспоминаній и… многаго другого… подписано: Bibi… Она думала, что онъ еще здѣсь…

— А онъ уѣхалъ и… вы распечатали письмо, ему адресованное…

— Слава Богу, я имѣю право читать всю переписку «челъ»! Нѣтъ, вотъ негодяй… и въ такое время! Ужь разъ это было… клялся, что никогда больше не будетъ… я простила его… и вотъ!

— А какъ же вы увѣряли, что онъ никогда въ жизни и не подходилъ близко ни къ одной молодой особѣ женскаго пола?.. какъ же онъ не только женщинамъ, но и мужчинамъ не протягиваетъ руку, чтобы не оскверниться?!..

— А, да черти бы его взяли, этого болвана! — заглядывая въ письмо и вѣрно напавъ на что-нибудь особенно убѣдительное, закричала внѣ себя «madame», — хорошъ аскетъ! да у него въ Индіи жена и дѣти остались!

Я не могъ удержаться отъ хохоту и поспѣшилъ уйти.

Передъ отъѣздомъ я пришелъ проститься.

Разставаясь я говорилъ:

— Ну вотъ, Елена Петровна, насталъ разлуки нашей часъ и, теперь, уже послѣдней разлуки. Выслушайте искренній совѣтъ мой, идущій и отъ головы моей и отъ сердца: пожалѣйте себя, бросьте всю эту ужасную канитель, отойдите отъ теософическаго общества, какъ не очень давно сами хотѣли, лѣчитесь въ тишинѣ и пишите. У васъ настоящій литературный талантъ, онъ можетъ давать вамъ и средства къ жизни и удовлетвореніе вашему самолюбію. Вы такъ легко работаете — пишите же, пишите въ русскіе журналы, обо всемъ, что видѣли и знаете, только бросьте все это, всѣхъ этихъ махатмъ и челъ, всѣхъ этихъ англичанъ и индусовъ… Пусть хоть вечеръ вашей жизни будетъ тихъ и ясенъ. Не берите лишней тягости на душу, остановитесь…

— Поздно! — глухо сказала она, — для меня возврата нѣтъ.

И тотчасъ же, совсѣмъ уже инымъ тономъ, прибавила:

— Знайте, что всѣ предсказанія «хозяина» исполнятся… теперь уже не позже какъ черезъ полтора мѣсяца!

Этими послѣдними словами она дала мнѣ возможность разстаться съ ней навсегда безъ чувства жалости…

Заѣхавъ на короткое время въ Страсбургъ, я отправился въ Парижъ съ тѣмъ, чтобы, повидавъ моихъ французскихъ друзей, спѣшить въ Россію. Къ моему изумленію, m-me де-Морсье встрѣтила меня вопросомъ: «не знаю ли я чего-нибудь о дѣяніяхъ Могини?» Я отвѣтилъ ей, что наканунѣ моего отъѣзда изъ Вюрцбурга «madame» распечатала какое-то нѣжное посланіе, обращенное къ интересному индусу, и, при этомъ, воскликнула: «ахъ, негодяй, это онъ ужь второй разъ выкидываетъ со мною такую штуку!»

— Знаете ли, это очень важно, очень важно! — смущенно повторяла m-me де-Морсье.

— Незнаю, насколько это важно; но думаю, что вамъ весьма скоро придется измѣнить мнѣніе не только относительно «челы» Могини, но и относительно весьма многаго.

— Къ несчастію, кажется, вы правы, — уныло проговорила она.

— Что же случилось и что вы уже знаете?

Но она все еще хваталась за послѣднія соломинки, а потому не рѣшалась говорить до срока.

— Теперь я еще должна молчать, не спрашивайте меня ни о чемъ, — объявила она.

— И вы меня покуда ни о чемъ не спрашивайте. Я вернусь мѣсяца черезъ два, самое бо#льшее три, изъ Петербурга и къ тому времени у меня, надѣюсь, будетъ готово интересное сообщеніе для парижскихъ теософовъ.

На томъ мы и разстались. Пока я былъ въ Россіи, разыгралась самая возмутительная исторія, поднятая «жертвой» донъ-жуанскихъ наклонностей Могини. Впрочемъ эта «жертва», которую я видѣлъ, вовсе не имѣла видъ несчастной, убитой горемъ особы. Она оказалась весьма рѣшительной и чуть было не довела дѣла до суда. Но и безъ суда исторія вышла и громкой, и характерной, а Блаватская сыграла въ ней весьма скверную роль. Документы всего этого дѣла находятся въ моемъ распоряженіи; но оно такъ противно и полно такихъ циничныхъ подробностей, что я не могу на немъ остановиться. Я упомянулъ объ этомъ инцидентѣ лишь для того, чтобы показать — какого рода «святыхъ» представляли изъ себя избранные «челы» фантастическихъ махатмъ и проповѣдники теософическаго ученія.

Я еще въ Парижѣ и потомъ въ Петербургѣ сталъ получать отъ Блаватской письма. Она низачто не хотѣла признать, что наши сношенія покончены, что я навсегда простился съ нею. Къ тому же, обдумавъ все, происшедшее между нами, она, естественно, должна была добиваться моихъ отвѣтныхъ писемъ, чтобы, въ случаѣ чего, имѣть возможность говорить: «помилуйте, мы въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ, въ перепискѣ, вотъ его письма!»