Современная жрица Изиды

«Вотъ графиня Вахтмейстеръ, и она видала „хозяина“ и не разъ, въ эти два года нѣсколько десятковъ разъ. А здѣсь видитъ ежедневно, какъ это вамъ засвидѣтельствуетъ ея собственноручное письмо, которое будетъ напечатано. И она знала „хозяина“ прежде, нежели познакомилась со мной и сдѣлалась теософкой.»

Г-жа Желиховская въ статьѣ своей («Русское Обозрѣніе» 1891 г. Декабрь. стр. 587) тоже особенно рекомендуетъ гр. Вахтмейстеръ вниманію русскихъ читателей и сообщаетъ о ней такія свѣдѣнія: «Она отдала всю жизнь свою и все состояніе дѣлу теософіи, была неразлучна съ Е. П. Блаватской и постоянно и нынѣ работаетъ въ лондонской конторѣ теософическаго общества въ Сити (7 Duke street) завѣдуя ею.»

Затѣмъ г-жа Желиховская приводитъ выдержки изъ дружескихъ къ ней писемъ гр. Вахтмейстеръ относительно святости Елены Петровны и особенно указываетъ на графиню, какъ на самаго достовѣрнаго свидѣтеля всѣхъ чудесъ, сотворенныхъ Блаватской.

Рѣшительно не знаю, насколько вѣрны приведенныя выше свѣдѣнія о прошломъ гр. Вахтмейстеръ, но если они вѣрны, то приходится сожалѣть, что эта дама такъ прекрасно начала свою жизнь и такъ плохо ее кончаетъ. А затѣмъ является, самъ собою, естественный и законный вопросъ — кто же она такое? Несчастная ли жертва Блаватской и Теософическаго Общества, отдавшая ему не только свое состояніе, но и свой разсудокъ, или женщина, сознательно погубившая свою душу, сдѣлавшись сообщницей Блаватской и лжесвидѣтельницей не только ея обманныхъ феноменовъ, но и ежедневныхъ появленій «хозяина», когда не было даже адіарскихъ «кисейныхъ» приспособленій? Если она, по заявленію г-жи Желиховской, управляетъ нынѣ столь разросшимися дѣлами лондонской конторы Теософическаго Общества, то довольно затруднительно признать ея невмѣняемость. А потому, значитъ… но вернемся къ дѣлу.

XXII

Прочтя письмо Елены Петровны, я отвѣтилъ ей, прося оставить меня въ покоѣ, сидѣть смирно и не лѣзть въ петлю. Я повторялъ также совѣтъ, данный ей мною при нашемъ прощаньи въ Вюрцбургѣ. На это я получилъ отъ нея такой документъ, изъ котораго она выяснялась вся цѣликомъ и передъ которымъ блѣднѣли даже ея Вюрцбургскія признанія. Она озаглавила его «моя исповѣдь» — и вотъ что я прочелъ въ этомъ посланіи:

«Я рѣшилась (два раза подчеркнуто). Представлялась ли когда вашему писательскому воображенію слѣдующая картина: живетъ въ лѣсу кабанъ — невзрачное, но и никому не вредящее животное, пока его оставляютъ въ покоѣ въ его лѣсу съ дружелюбными ему другими звѣрями. Кабанъ этотъ никогда отродясь никому не дѣлалъ зла, а только хрюкалъ себѣ поѣдая собственные ему принадлежащіе корни въ оберегаемомъ имъ лѣсу. Напускаютъ на него, ни съ того, ни съ сего, стаю свирѣпыхъ собакъ; выгоняютъ изъ лѣса, угрожаютъ поджечь родной лѣсъ и оставить самого скитальцемъ, безъ крова, котораго всякій можетъ убить. Отъ этихъ собакъ, онъ пока, хотя и не трусъ по природѣ, убѣгаетъ, старается избѣжать ихъ ради лѣса, чтобы его не выжгли. Но вдругъ одинъ за другимъ присоединяются къ собакамъ дотолѣ дружелюбные ему звѣри; и они начинаютъ гнаться за нимъ, аукать, стараясь укусить и поймать, чтобы совсѣмъ доканать. Выбившись изъ силъ, кабанъ видя, что его лѣсъ уже подожгли и не спастись ни ему самому — ни чащѣ — что остается кабану дѣлать? А вотъ что: остановиться, повернуться лицомъ къ бѣшенной стаѣ собакъ и звѣрей и показать себя всего (два раза подчеркнуто), какъ онъ есть, т. е. лицомъ товаръ, а затѣмъ напасть въ свою очередь на враговъ и убить столькихъ изъ нихъ насколько силъ хватитъ, пока не упадетъ онъ мертвый и тогда уже дѣйствительно безсильный.