Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— От тебя можно скиснуть! Что, у нас других дел нет, Алеш? Пусть ваши и ломают над этим голову. Они тоже не без вины. Из-за них, в сущности, все и вышло.

— Гм… возможно, ты права, — начал я рассуждать вслух. — Мне это даже нравится. Так говоришь, есть у нас и другие дела?..

— А тебе этого не кажется?

— Кажется! — кивнул я и в неожиданном порыве самоутверждения и счастья кинулся искать губами ее холодный рот.

14

Ездить к Ладене в общежитие стало для меня привычкой. Дома было невыносимо. Сначала я поссорился с сестрой.

— Ну что твоя девица? — начала она подъезжать с расспросами. — Образовалось, наконец?..

Что именно образовалось, она не сказала, но было ясно, куда она гнет. Я отпарировал:

— Ты будь довольна, что хоть кто-то на тебе женился.

К счастью, сестра не из обидчивых. Только взглянула как-то странно, а потом заметила:

— Да приводи ты хоть мамзель из бара, только договорись уж наконец с отцом. Все нервы вымотали!

Действительно, за ужином у нас в последнее время была сплошная игра в молчанку. Я садился за стол и смотрел на предметы, которые там находились. Мог, скажем, полчаса разглядывать солонку. Иногда открывал крышку и проверял, сколько соли.

Отец не выносил этого. Я же не выносил цветной капусты. Как только наступал сезон этого овоща — а в нашем рационе он не кончался круглый год, — цветная капуста подавалась у нас три раза в неделю. Один раз я попросил маму дать мне вместо капусты кусок хлеба с салом. Хлеб с салом я любил еще мальчишкой, что дома у нас было хорошо известно. Однако этой пустяковой просьбы оказалось достаточно, чтобы отец вскипел. Тут же стал говорить, что я не чувствую никакой благодарности к родителям. И что хотел бы он видеть семью, где бы всё это терпели.

Что именно не потерпели бы в другой семье, он не сказал, но было ясно, куда метил этот камешек.

Отец ждал, не скажу ли я что-нибудь о разводе, но мне пускаться в объяснения не хотелось.

Потом он вообще стал обращаться ко мне только через посредничество мамы. Меня при этом каждый раз кидало в дрожь, и все-таки от комментариев я воздерживался. Это становилось даже забавным — смешно и назидательно.

— Да объясни ты ему наконец, когда порядочные люди возвращаются, — говорил он маме, стоящей около меня у вешалки.

Или в другой раз:

— Ему что, надо жечь свет напролет всю ночь? Днем мало времени для чтения? Ты вообще знаешь, чем он занят днем?

Или такое:

— Зачем я покупал калошницу? Так целый день и будем спотыкаться о его лыжные ботинки, провались они?..

Я неожиданно узнавал от папы многое такое, что мне до тех пор было неизвестно. Например, что я хлопаю дверьми, когда, придя с работы, он хочет отдохнуть. Это была полнейшая нелепость. Стоило папе опуститься на тахту в гостиной, как он тут же засыпал с открытым ртом. Во сне папа не храпел, а посвистывал носом. Уж если человек посвистывает носом — ясно, что он спит. Папа посвистывал весь этот час до ужина, что слышно было даже в коридоре. Он бы не перестал посвистывать, если бы под окном взвыла сирена «скорой помощи». Это дома знали все. Как знали и то, что папа на меня беспрерывно нападает… Но молчали. И это было много горше всех его нападок. Особенно меня взорвало, когда он начал маме выговаривать, что она тратит много денег на пластинки. Хотя последний раз пластинку с песнями Карела Готта я купил где-то после летних каникул. Однажды вечером это у меня выкристаллизовалось, и я пошел поговорить по душам с мамой.

— Постой минуточку, — сказала она, — вот непременно надо прерывать в самом интересном месте!..

Уж если мама перед телевизором — к ней не подступись.

Я пошел в комнату и попытался углубиться в чтение.

Через час там появилась мама.

— Ты хотел что-то мне сказать?

И сразу же:

— Как тут накурено! Разве нельзя проветрить?

А я был совершенно ни при чем. Весь вечер в комнате сидели отец с зятем, но объяснять все это не хотелось. И было грустно, что уже и маме ничего нельзя сказать.

На следующий день я поделился с Ладеной, сказал ей, что у нас стало невозможно жить, рассчитывая встретить у нее сочувствие. Ладена, помолчав, заметила:

— Наш папа тоже нас не понимал, но мне это уж было безразлично — только бы он был дома…

За все то время, что я ездил в общежитие, мы с ней ни разу не заговорили о родителях. Теперь я спросил:

— Как твоя мама? Еще сердится?

— Она и не сердилась.

— Нет?..

— Она считала себя оскорбленной. Это несколько другое, надо в этом разбираться, Алеш. И считала не без оснований!

— Я ей пошлю письмо, — пришло мне в голову.

— Как будто этим можно что-то изменить… Я все ей объяснила.

— Так что, она не сердится?

— Я ведь сказала: она не сердилась. Ты вообще слышишь, что я говорю?

— Слышу.

— Ну молодец.

— Ты давай шевелись, — сказал я. — Поживей делай мне кофе! Я не терплю нападок. Ты не забывай!..

— А ты не забывай, что у нас подобрался сахар и через час придет Вишня, захочет поработать, и тебе придется выкатиться. Так что вложи все свои таланты в этот час.

Я пошел целовать ее.