Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Ладена наподдала мне под столом ногой так, что я ойкнул.

— Не оскорблять физкультурников!

— Ясно. Какой-нибудь Кодеш[7]…

Она потянула из рюмки и, надув щеки, немного подержала вино во рту. Потом сказала:

— Напрасно изощряешься. Я все равно не в физкультурном.

— А я не в историческом.

— Не в историческом?! А ты мне этого не говорил…

— Не говорил?

— Нет.

Застукала она меня. Это слегка испортило мне настроение.

— Ну не волнуйся, я занимаюсь индологией, — стал я немного горячиться.

— И ты уже на третьем курсе? — удивилась она.

Потом пришла моя очередь удивляться, когда она добавила:

— Да, верно. Чтение санскрита начинается с третьего года. У вас уж должен быть и брахманизм, и индуизм. Я тоже этим увлекалась…

Я не дал ей договорить.

— А как это согласуется с твоей физкультурой или химией? — сказал я и прищурился, словно та ее ложь была невесть какое большое дело, прекрасно зная между тем, что это не большое дело, а всего только игра и, назовись Ладена хоть учителем закона божия, мне было бы на это также наплевать.

— А что, все обязательно должно согласоваться?

— Вообще-то нет.

Я поднял рюмку:

— Не будем больше лгать, идет?

— Кто лжет? — запротестовала она.

— Никто?

— Ты по себе судишь. Индус! Что, я должна была сразу выкладываться, что и как? Учусь я на химической технологии, есть такой факультет в Политехническом — Прага, Сухбаторова, пять. Теперь отстанешь?

Я тряхнул головой.

— Не убежден, — сказал я и немного скис — уже в девятом классе стало ясно, что я не потяну ни на машиностроение, ни на химию, которые в мечтах всегда рисовались папе моей специальностью.

Потом опять поднял глаза, чтобы увидеть еще раз Ладену — рот у нее был ненакрашенный, но влажный, кожа очень светлая, а скулы слегка выдавались, делая ее чуть старше своих лет, — и, чтобы сбить немного с нее спесь, сказал со вздохом:

— А для чего это вообще-то нужно?

— Хотя бы для определения растворителей, милый индус.

— Я не хочу, чтоб ты звала меня индусом.

— Поэтому ты зарумянился?

— Тут душновато, нет?

— Один ноль в мою пользу, Алеш! Видишь, я называю тебя Алеш. Теперь согрей, пожалуйста, мне руки… Ты меня заморозил.

— Ну, это поправимо!

И я сжал ее руки в своих ладонях.

Но все-таки остался собой недоволен. Не удавалось утвердить своего превосходства.

— И нравится тебе ваша химия? Для этих самых растворителей достаточно, по-моему, и техникума.

— Для всяких там исследований — да. Меня-то лично занимает ядерная химия и вычислительная техника. Послушай… там нигде не продается калькулятор?

— Зачем тебе?

— Считать. У одного осла есть эта машина, и знаешь, сколько она ему экономит времени?..

— Не знаю, — сказал я. И снова усомнился:

— Я думал, с тебя хватает одних формул. Ты знаешь вообще какую-нибудь формулу?

Она взяла бумажную салфетку. И на ней написала: PV = nRT.

— Читаю только книги и газеты, — процедил я. — Что сие означает?

— Элементарное уравнение Шрёдингера.

— Дай сюда! — сказал я, схватил салфетку, сжал в комок и бросил в пепельницу. — Не хочу и смотреть.

Она состроила глуповатую рожицу и сказала:

— Жаль. — И по глазам ее я видел, что ей правда жаль. — Нельзя ж все время только болтать глупости.

— Глупости?

— Извини, — полуоткрыла она рот и слабо усмехнулась. — Ты еще не собираешься домой?

— Никаких домой! — решительно заявил я. — Сама ты за обедом говорила, что свободна до вечера.

Она постучала пальчиком по циферблату:

— Семь!

И опять чуть усмехнулась влажными губами. Я уже ничего не соображал. Прядь волос падала ей на глаза, зажженная свеча обливала лицо светом. Оно было красиво. Я оглянулся. Кафе наполовину опустело, официантка смотрела на нас. Я сказал:

— Закажем быстренько чего-нибудь, что тебе хочется.

И сжал Ладенин локоть.

Мы ели молча, и я смотрел, как она отщипывает от хлебного ломтика, накалывает сардинку и почти каждый кусок запивает. Молчание прервал я.

— Подумать только, еще утром я тебя не знал!

Она пожала плечами:

— А я так и не знаю до сих пор, где ты живешь.

— А я не знаю, где ты. Это так важно?

— Я живу на Ветрнике, — сказала она сухо, словно удивляясь, что об этом умолчала.

— Ну, тогда слушай, — сказал я, приняв внезапное решение. — Живу я на Виноградах, у нас пять комнат, две легковые машины, один отец, который, кроме того что главврач, сидит еще не знаю на скольких ответственных постах, — замужняя сестрица и дед в Бржевнове.

Все это, разумеется, я сочинил, кроме Виноградов и деда.

— Достаточно? Или продолжить? — И я широко улыбнулся, так что без надобности открыл дыру на месте вырванного коренного зуба вверху справа.

Всегда так с ними. Не успела познакомиться, как подавай ей биографию. Меня это бесило. Впрочем, она даже не слушала, щелкала зубочисткой, а в лице была какая-то строптивость, заставлявшая меня без перерыва говорить и говорить.

Но вскоре она стала прежней легкомысленной девчонкой, какою, может, и была на самом деле.

— Ну, значит, Алеш у нас папенькин сынок! — сказала она с насмешкой. — Хотя пока вид у тебя не очень авантажный. Та же картина, к сожалению, и у меня. Кроме квартиры. Потому что я из Усти.