Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— Такие вот у нее ноги. Алу Матейку знаешь? Той же пробы. А глаза знаешь какие? Видал когда-нибудь Нелли Буш? Ее ты знать не можешь, чучело! Но если бы ты видел ее в кино, куда ты не пойдешь, конечно… ты бы понял. Короче, профили у них совершенно одинаковые!.. У моей и у Нелли Буш.

Колман, разумеется, оскорбился.

— Хватил тоже! — возмущенно фыркнул он.

— Приди. Я тебя с удовольствием познакомлю, — добавил я медово и повесил трубку.

Ладена стояла поодаль, слабо улыбаясь. Потом обернулась, протянула мне портфель и медленно сошла на тротуар.

Там она мне сказала:

— Очень ты зычно говоришь по телефону, Алеш!

Я остановился.

Она слышала разговор. Это меня несколько огорошило.

Не могла подождать у вешалки!..

Вместо извинения я поднял воротник дубленки и сказал:

— Что у тебя там за дела, на почте?

Ладена залилась смехом — он в первую минуту показался мне приятным. Потом проговорила:

— А вдруг мне уже не на что выпить и чашки кофе и я хочу забрать почтовый перевод? Вдруг я хочу быть независимой? Может, я не привыкла, чтобы мне покупали бифштексы по-татарски!

— Верно, — ответил я, но понимал, что, как я ни стараюсь удержать беседу на привычном уровне студенческого трепа, Ладена неумолимо уходит куда-то в другую плоскость.

Я поднял глаза. Ладена не могла не улыбнуться, но и тогда в лице ее осталось что-то гордое и сдержанное, мешавшее мне быть самим собой.

— Ну человек! — сказал я, стараясь ухватить ее за руку, опущенную в карман светлого пальто. — Но все равно я жутко хочу есть!..

2

Это был, в сущности, запрещенный удар, и Колману я его не забуду. Сотрудник Национального комитета, типичный персонаж новелл Полачека[4], смотрел на нас через очки, и глаза его говорили: «Тут вам не цирк, товарищи граждане, тут — государственное учреждение!» — а голос объявил, что заявление можно подать в любое время, но надлежащим образом разборчиво заполненное и с приложением необходимых документов.

Дело было ясное, но требовалось доказать, что Колман не сыграл со мною злой шутки и поджидает меня здесь со всей компанией. Обед, правда, затянулся, трамвай полз еле-еле, было уж двадцать минут третьего, но ради такого случая могли бы и подождать.

— Четверо моих коллег тоже женятся, мы тут условились о встрече…

— А я их выгнал!..

У меня перехватило дух.

Человек в пиджачке забарабанил пальцами по столу. Потом взорвался.

— Вы что себе думаете? — трахнул он кулаком по недоеденному рогалику с тертым сыром. — Извольте объяснить!

— Я ничего не знаю, — заверил я его.

Человек не стал меня слушать. Он был взбешен, что расплющил свой завтрак. Выдвинул ящик, где у него лежало кухонное полотенце, и стал кричать:

— Ходят тут, понимаете, с транзисторами, горланят, не знают толком, у кого какая невеста. Как это я должен понимать?!

Он смолк и облизнул языком губы. Наверно, окончательно дошел. Очки сползали у него с носа.

Ладена взяла меня за рукав. Я чувствовал, что она тянет к выходу. Но надо было все же разобраться…

— Пожалуйста, простите, — произнес я с самым сокрушенным видом. — Какая неуместная развязность! Они достойны всяческого порицания.

Он молча облизнул языком губы. Наверно, почуял запах сыра.

Я продолжал самым миролюбивым топом:

— Но бланки заявлений они взяли?

— Взяли, как это ни прискорбно!

— Ну, завтра будем подавать.

Он не ответил.

Только, когда Ладена у дверей сказала «до свидания», пробурчал:

— И помните, что это стоит денег… Двести пятьдесят крон, помимо зала.

Он поднял руки, чтобы оглядеть сырные пятна. Из широких лоснящихся рукавов высунулись запачканные манжеты. А у меня в этот момент было глупейшее ощущение, что эти старческие руки нас благословили.

Всю дорогу мы ржали и успокоились только в трамвае. Хотели сесть, но было некуда.

Запыхавшаяся Ладена прислонилась к моему плечу. И показалось таким странным, что она со мной. Подумалось, как все это комично, и в то же время стал мучить вопрос: зачем она пошла на это? Еще была возможность сказать: «Чао, совратитель!» — вывесить белый флаг и ретироваться. Куда бы она тогда подалась? Я не знал даже, где она живет. Собственно, вообще не знал о ней ничего. Я стал гадать, о чем она теперь думает, и, хотя в переполненном вагоне в грудь мне упиралось ее плечо, она мне представлялась чем-то страшно зыбким, нереальным… Неужто правда я наткнулся на такую колоссальную девчонку?

То, что касалось самого пари, она приняла за обедом с потрясающим спокойствием. Только спросила, кто с кем его держит, и сказала: «Передай, пожалуйста, перец. Люблю все острое». И набила рот булкой.