Совокупность лжи

Дед был таким же мускулистым, как Феррис, но с еще более темной кожей и волосами. Его кожа напоминала цветом чистейшее оливковое масло, а черные волосы торчали, как жесткая щетка. «Хотел бы я знать, откуда родом семья деда?» — не раз спрашивал отца Феррис, но тот всегда отвечал уклончиво. Балканы. Где-то в районе нынешней Югославии. Может, Босния. Последний ответ был самым точным из всех, которого ему удалось добиться.

— Один человек в Иордании, с которым я общался, сказал мне, что я, должно быть, араб. Может, пошутил? — сказал Феррис матери.

— Не думаю, — ответила она, смеясь. — Твой дед говорил, что он родом из бывшей Оттоманской империи, а она занимала огромную территорию в свое время. Я всегда думала, что он родом из какого-нибудь места к востоку от Данубы, с непроизносимым названием, типа Боснии и Герцеговины или Абхазии. Помню, он говорил, что его семья жила среди мусульман. Но он не любил вспоминать об этом, а твой отец не слишком настаивал. В Питсбурге такая мешанина народа, и, думаю, они не хотели, чтобы их называли «европейскими мужланами», «поляками» или как-нибудь еще. Они хотели думать о себе только как об американцах. Или мне так казалось.

— Однако «Феррис» — фамилия, мало похожая на восточноевропейскую, так ведь? Папа когда-то говорил мне, что семья изменила фамилию, но он не знает, какой она была раньше.

— Перед свадьбой он сказал мне то же самое. Думаю, он чувствовал себя неловко. Он всегда говорил, что где-то есть документы, но он не хочет даже начинать копаться, чтобы найти их. Думаю, прискорбно, что твой отец так пренебрегал своими предками, но именно это больше всего устраивало его на работе в Управлении: кем бы ты ни был раньше, этого больше нет. Просто нет. Как-то раз я пыталась попросить его помочь мне составить генеалогическое древо нашей семьи, но его это не заинтересовало.

— Семья деда была католической, да?

— Вроде бы. Они с бабушкой регулярно ходили к мессе. Его не волновало, что я — протестантской веры, а вот бабушку волновало. Когда я сказала ей, что принадлежу к конгрегационалистской церкви, она даже переспросила, не еврейство ли это. Они оба были достаточно необычны для Питсбурга, насколько я понимаю.

Феррис снова посмотрел на фотографию деда.

— Я на него похож, правда?

— Немного. Хотя ты куда лучше выглядишь, мой милый.

Феррис убрал альбом. Он тянул время, никак не решаясь сказать о главном, но уже было поздно. В Вашингтон он, похоже, вернется ранним утром.

— Я сказал Гретхен, что хочу развестись, — наконец сказал он. — Мы уже, по сути, живем врозь. Да и не были счастливы, когда жили вместе. Так что я решил, что самым честным будет разойтись, пока мы не обзавелись детьми и не усложнили все еще больше.

— Понимаю. Что сказала Гретхен?

Феррис вспомнил все возможные варианты отказа, которые он услышал от Гретхен в тот вечер. Он все еще чувствовал себя опозоренным за то, что так легко дал себя соблазнить и, по крайней мере в ее глазах, растоптать ту решимость, которую он попытался проявить в стремлении разорвать их отношения.

— Она не обрадовалась. Сказала, что мы хорошая пара. Думаю, ей просто не хочется заниматься поисками другого мужа. У нее и так много дел.

— Да уж, это я понимаю, насчет Гретхен. Она всегда выглядела занятой, с первого же дня, когда я увидела ее на церемонии вручения дипломов.

— Так что ты думаешь по этому поводу, мам?

— Гретхен — очень успешная женщина. Хотела бы я, чтобы у меня был ее напор. Но я никогда не верила, что она сделает тебя счастливым. Так что если ты решил изменить это и ты готов ко всем болезненным вещам, с этим связанным, то делай что считаешь правильным. Слушайся своего сердца. Единственное, как мать, хочу спросить об очевидном: здесь замешана другая женщина?

— Пока сам не знаю. Может быть. Но развестись я хочу в любом случае. Да, я встретил в Аммане женщину, которая мне очень нравится. Надеюсь, наши отношения с ней скоро станут более определенными. Посмотрим.

Феррис поцеловал мать и сказал, что идет спать. Она ответила, что останется на кухне, чтобы прибраться, но так и не встала из-за стола. На ее лице читались беспокойство и беспомощность, Феррис видел это выражение лица всякий раз, когда прощался с ней.

Гретхен позвонила Феррису на мобильный. Он не отвечал на ее звонки с домашнего, рабочего и мобильного и на прочие послания, которые она пыталась ему отправить. Но когда он ехал на машине обратно в округ Колумбия, его мобильный зазвонил снова. Он увидел на экране незнакомый номер и нажал кнопку ответа. Голос ее он узнал сразу. Она звонила с чужого мобильного и почти что кричала в трубку.

— Где ты, Роджер? Проклятье! Почему ты не отвечаешь на мои звонки? Ты не можешь так поступить со мной. Не можешь. Я твоя жена. Это все знают.

— Я еду на машине, от мамы. Я сказал ей, что мы разводимся.

— Мы не разводимся. Ты же меня любишь. И ты это знаешь.

— Давай не будем повторять этот концерт, Гретхен. Я не люблю тебя. И хочу развестись.