Совместимая несовместимость

А Мишка, снова погрузившийся в себя, лелеющий свою меланхолию, замечал ли он это? Понимал ли он, что эта морская принцесса, эта статуэтка из светлой меди, такая звонкая и блестящая, знающая себе цену, излучающая временами то радость жизни и уверенность в себе, то некоторую разочарованность, была в то же время, при более внимательном взгляде, все той же смущенной, нежной девочкой, которую Иван когда-то, в другой жизни, а может, во сне, учил целоваться, небрежно снисходя до ее неумелых, но страстных и от этого еще более волнующих попыток обрести в себе женщину? Помог ли он ей в этом? Наверное, да, если учесть, какой она стала... Только почему обязательно он? Да мало ли было у нее учителей?

А Мишку это как будто совсем не интересовало. Он этого даже не замечал. Точнее, не хотел замечать, по нескольку раз на дню упираясь куда-то тем невидящим взглядом, который появлялся у него в Москве в моменты сильной тоски. Но если там этот взгляд возникал у него невольно, вызванный тяжелым состоянием души, то здесь все было наоборот! Он вдруг отворачивался, опускал голову, поднимал глаза, делал расплывчатый взгляд, какой советуют делать, чтобы увидеть объемную картинку... И эта поза и этот взгляд неизменно возвращали его в уже привычное состояние тупой, отчаянной муки — он, черт возьми, наслаждался этим занятием и злился, если его случайно или же намеренно отвлекали от него Иван или Варвара!

...И все же, когда их взгляды встречались, происходило нечто. Нечто, не поддающееся описанию и уже миллионы раз описанное. Нечто, называющееся взаимным притяжением. Или влечением. Или страстью. Или любовью. Или основным инстинктом. Не знаю, как это называется — словом, «нечто», заставляющее мужчину и женщину неосознанно стремиться друг к другу, несмотря на все объективные и субъективные причины, по которым им этого делать не следует. Как только Иван в первый раз увидел, а может, почувствовал тот мини-взрыв, произошедший в момент, когда Варвара обернулась и увидела на пороге комнаты Михаила Горелова, он уже понял, что здесь не обойдется без маленькой любовной истории. Просто не может обойтись. Все его дальнейшие наблюдения лишь подтверждали эту догадку.

...Да, заснуть ему не удавалось. Ко всему прочему, во рту вдруг возник чужеродный кисловатый привкус, непривычный и пугающий. Привкус воды из источника...

«Опа! О-о-п-п-а!! Да неужели?! Ладно... Что ж... Подумаем об этом».

И он собрался обстоятельно и серьезно подумать об этом. Но очевидно, его подсознание лучше, быстрее его самого почувствовало опасность, которую он не видел замыленным глазом. И милостиво позволило еще какое-то время оставаться в счастливом неведении.

«Ну-ка, ну-ка, подумаем об этом...» — деловито настроился он.

И уснул.

ГЛАВА 19

Проснулся он поздно, с приятным, волнующим ощущением длинного, праздного дня впереди, и еще с полчаса позволил себе поваляться, с кайфом выходя из промежуточного полусонного состояния, где-то на грани бодрствования и сладкой дремы.

Когда он, наконец, появился в комнате с секретером, в доме стояла умиротворяющая тишина. Солнце изо всей силы стремилось разогнать зашторенный полумрак, находя себе лазейки в местами траченной молью плотной ткани бордовых занавесок.

Он медленно прошелся по комнате, с вниманием разглядывая заинтересовавшие его предметы, трогая гладкие перламутровые пачки фарфоровых балеринок и чувствуя, что снова находится где-то на пути в сказку, а может быть, в детство. Никто ему не мешал в этих сентиментальных поисках. Он был один и, остановившись у старого секретера, с упоением шуршал страницами знакомых книг, которые тоже пахли детством. Немного удушливо, приторно-сладко... Марк Твен, Дюма, Бажов, Тургенев. Раскрыв на середине томик Сэлинджера, он вдруг зачитался «Над пропастью во ржи»...

На кухне что-то тихо звякнуло. Иван очнулся и, убирая книгу на место, уже точно знал, что так сжимается в желудке — просто здоровый аппетит, приятное чувство голода, который скоро будет утолен.

Задержавшись на минуту у приоткрытой двери в кухню, он уловил обрывок разговора.

— ...Просто нормальный отдых... Да, я тоже тебя люблю... — был конец Мишкиной фразы.

Вздохнув, Иван вышел из комнаты, решив подождать его на балконе.

...Нагретая солнцем, ее щека порозовела, налилась молодой кровью, как наливались желтым соком те персики, которые она так сладостно и равнодушно поглощала каждое утро, как будто выполняя необременительную, но необходимую работу, — насыщалась, напитывалась витаминами на всю предстоящую ледяную, дождливую зиму.

Он машинально отметил, какой пленительно округлой и твердой была линия ее подбородка. Он попытался вспомнить, восхищало ли его это раньше. И воспоминание пришло, но несколько другое. Эта нагретая солнцем розовая щека...