Советский век

Однако возвращение к освященной веками символике державы, которое выражалось в образе мыслей и интересах значительной части правящей элиты, было знаком утраты силы части государственного аппарата, члены которого, застрявшие в узком месте, теперь использовали власть только для преследования своих личных интересов. Это также показывало нарушение реформистской динамики в тот самый момент, когда страна рыдала от реформ. Но вместо того чтобы прибавить компьютер к серпу и молоту, руководство стало искать убежище в консерватизме, вступив на бесславный путь: нельзя пользоваться характеристиками древнего происхождения, живя не в восемнадцатом, а в XX веке. Государство оставалось позади, и подобная бифуркация (общество шло в одну сторону, государство - в другую) была роковой.

Термин «бюрократический абсолютизм», который показался нам подходящим для характеристики советской системы, взят из анализа прусской бюрократической монархии XVIII в. Там монарх был на самом деле зависимым от своей бюрократии, несмотря на то, что был ее главой[3-42]. В советском случае партийные высшие боссы, мнимые хозяева государства, так же утратили власть над «своими» бюрократами.

Некоторые из бывших министров СССР ностальгически писали в своих мемуарах о славе сверхдержавы, которую они потеряли, не осознавая того, что мода на термин держава точно совпала с периодом, когда государство прекратило выполнять ту задачу, которую однажды могло решать - и решило на самом деле. Оно стало тенью самого себя, последний вздох власти, прежде чем слиться в семейной могиле несовременных режимов, с которыми его связывало еще очень много нитей.

Иностранный фактор. Советский феномен превратился в заурядную главу российской истории, не в последнюю очередь из-за роли международного окружения, которое включало использование зарубежных идеологий. Самодержавие, которое было наиболее успешным испытанием российской истории, также поддерживало связи с внешним миром. Будучи страной с очень сложной историей, постоянно вовлекаемой в дружеские или вражеские отношения с близкими и дальними соседями, России приходилось развивать отношения не только на военном, экономическом, коммерческом, дипломатическом и культурном уровнях, но и отвечать идеологически и культурно на ряд вызовов. Она это делала, заимствуя идеи за рубежом, или отвечала, предлагая свои собственные идеи. Это объясняет, почему щупальца ее правителей были устремлены в двух направлениях - внутрь и наружу. Кроме того, внешний мир постоянно помогал определять форму, которую в разных случаях принимал режим. У Первой мировой войны и параллельного кризиса капитализма было много общего с ленинским феноменом и фазами советской России, через которые она прошла в 1930-е гг. Кризис 1930-х гг. и Вторая мировая война тоже напрямую повлияли на сталинский Советский Союз.

«Искажающие зеркала», которых мы касаемся в случае сталинизма, повлияли и на образы, которые население и правители сформировали во вражеском лагере. Так как обе соревнующиеся системы прошли через кризис и фазы развития, кривые зеркала на обеих сторонах создавали и отражали образы, в которых было почти невозможно развести реальность и выдумку.

Если в 1930-е гг. сталинизм на пике своего существования получил большой престиж и благожелательное внимание на Западе, несмотря на страдания и гонения, испытываемые советскими гражданами, то только потому, что существовал негативный образ капитализма, созданный глобальным экономическим кризисом, который особенно затронул Центральную и Восточную Европу.

Россия создала образ своего промышленного толчка, а бедность населения была показана через идею о том, что поразительный прогресс скоро победит ее. Подобный искаженный эффект может быть виден в случае с Иосифом Сталиным и сталинизмом в момент триумфа над Германией в 1945 г., когда страна снова погрузилась в глубокую бедность, в которой были повинны не только разрушительные действия во время войны. Обмен искаженными образами дал значимые политические последствия: разгадывание намерений другой стороны часто становилось игрой в угадайку.

Холодная война стала неожиданным соревнованием. Из Москвы она виделась как драматически развязанная с помощью атомных бомб в Японии. Но если верить мемуарам Валентина Бережкова, она началась раньше, с попытками американцев оттянуть как только можно открытие второго, Западного, фронта. Сталин рассматривал это как заговор США, рассчитанный на вход в гущу сражения только после того, как немецкие и советские противники будут утомлены друг другом[3-43].