Советский Пушкин

В этой прозаической элегии мы видим только свойственное Пушкину размышление о чередовании человеческих возрастов. Каждому возрасту даны свои радости и особенности, смерть неизбежна, и человеку, прошедшему круг земного существования, не остается ничего другого, как дремля подкатить к последнему ночлегу. Оптимистический и гармонический взгляд Пушкина на мир и людей есть результат не незнания и неопытности, а материалистического и атеистического по своему существу, активного, заинтересованного в жизни мировоззрения.

Пушкин был сыном господствующего класса. Он не мог прийти через отрицание одной земной реальности к признанию другой земной реальности, которая должна сменить первую: для такого отрицания в его время не было еще ни материальных, ни теоретических предпосылок. Ему многое не нравилось в окружающем мире, но его мечты и желания сосредоточивались здесь, на земле, а не в мистических обетованиях церкви или идеалистической философии.

Страдания неразделенной любви не имеют у Пушкина ничего искусственного, романтически идеалистического:

Эльвина, почему в часы глубокой ночи
Я не могу тебя с весельем обнимать…

(«К ней».)

Это голос материалистической, посюсторонней любви. Когда Пушкин в порыве сильного чувства обращается к усопшей возлюбленной, он снова проявляет человечность земной силы любви. Он не стремится к усопшей тени, а, наоборот, он хотел бы умершую вновь вернуть к себе, в реальный мир:

Зову тебя не для того,
Чтоб укорять людей, чья злоба
Убила друга моего —
Иль чтоб изведать тайны гроба,
Не для того, что иногда
Сомненьем мучусь… но, тоскуя
Хочу сказать, что всё люблю я,
Что всё я твой: сюда, сюда!

(«Заклинание».)

В стихотворении «Легенда» земная страстная любовь к мадонне противопоставляется аскетически-религиозному поклонению богоматери. Оно — дерзкий вызов учению церкви, как и доставившая ему столько неприятностей «Гавриилиада». Верность и постоянство поклонения рыцаря мадонне объясняется материалистическим, человеческим характером его чувства. Естественная человеческая любовь оправдана и превознесена над религиозной, которая к тому же еще тонко высмеяна: когда влюбленный рыцарь умер без причастья, бес хотел утащить его душу в преисподнюю:

Он де богу не молился,
Он не ведал де поста,
Целый век де волочился
Он за матушкой Христа.
Но пречистая сердечно
Заступилась за него
И впустила в царство вечно
Паладина своего.

(«Легенда».)

Материалистический, объективный взгляд на мир, признание ценности реальной жизни влекли за собой жадный сочувственный интерес к жизни и людям. Пушкин был живой, отзывчивой натурой, ко всему активно стремившейся, которой до всего было дело.

Пушкин был вполне земной человек. По природным своим задаткам, по характеру своего умственного развития и поэтического мировоззрения он создан был для гармонического существования в согласии с миром и людьми. К нему самому могли быть обращены слова из стихотворения «К вельможе»:

Ты понял жизни цель: счастливый человек,
Для жизни ты живешь…

Но судьба этого человека, так необыкновенно приспособленного для того, чтобы ужиться с миром, сложилась трагично. Он встретил вражду, гонение, он умер насильственной, мучительной и преждевременной смертью. Противоречия его гармонической, уживчивой личности с действительностью нашли себе роковое объективное внешнее выражение. Эти противоречия проникли и внутрь его поэзии и миросозерцания, разлагая их цельность, их гармоничность, оспаривая их оптимистичность.

Первое издание книги Кирпотина

Радость и печаль

Самым общим выражением противоречий поэтического миросозерцания Пушкина является противоречие радости и печали.

Первые песни, которыми Пушкин встретил первые сознательные впечатления жизни, были песни радости и наслаждения. Юношеские стихи Пушкина до сих пор несут нам слова веселья, любви, дружбы, всех доступных человеку земных утех, пронизанных оптимистическим признанием ценности этой жизни — и только этой жизни, вопреки поповскому ханжескому осуждению материального мира и материальной природы человека. Юношески беспечный и жизнерадостный, Пушкин с восторгом и упоеньем берет от жизни все, что она может предложить еще не углубленному опытом и наукой эпикурейскому сознанию. Пушкин больше ничего не требует пока от жизни. Правила блаженства формулируются им просто и ясно:

Миг блаженства век лови;
Помни дружбы наставленья;
Вез вина здесь нет веселья,
Нет и счастья без любви…

(«Блаженство».)