Соучастник

Прежде чем я стал пропагандистом, мне тоже пришлось посетить московское управление госбезопасности. Именно тогда я впервые познакомился с правилами передвижения — красные лампы, предупредительные свистки — по бесконечным безлюдным коридорам здания, выходящего сразу на четыре улицы, — правила эти, благодаря импорту советской культуры, я получил возможность во всех подробностях освоить затем и дома. Три дня продолжался досмотр содержимого моей головы, и, когда я уже считал, что доверие установлено полное, на меня обрушилось подозрение в том, что я — британский шпион: ведь некоторое время я учился в Лондоне. Я не мог понять, в чем заключается тяжесть этого обвинения: Великобритания — союзное государство. Мне приходилось все подробнее излагать в автобиографии, на какие я ходил вечеринки и где жили девушки, с которыми я спал. Офицер, допрашивавший меня, уходил, оставляя меня одного, приказывая, как только он выйдет, запереться на засов, не отвечать ни на какой стук и впустить только его, когда он произнесет пароль: «Чижик весело поет». Правда, допрашивая меня, он столько пил, что я тревожился: способен ли он будет вспомнить условную фразу? Недоумение мое лишь возросло, когда другой офицер, без всякого стука и пароля, просто выдавил дверь и вошел в комнату: задвижка, словно по волшебству, выскочила из трухлявого дверного косяка. Однако, выходя, он тоже приказал мне тщательно закрыться на крючок. Я много чего мог рассказать о сэндвичах с огурцами, о капризных автоматических устройствах, регулирующих газовое отопление, о стоптанных туфлях одной неприступной, но очаровательной девицы, товарища по партии, о ее лоснящейся юбке и о ее горничной; но поскольку я не был в кругах разведчиков своим, то о шпионской своей деятельности мог сообщить не больше, чем об обратной стороне луны. Следователь же лишь улыбался всезнающе, как психоаналитик, у которого хватит терпения дождаться, когда же шило — скажем, эдипов комплекс — вылезет-таки из мешка. Бумаги на столе достаточно, и в чернильнице, под мушиными трупами, еще много чернил. Если я, одолев свои комплексы, в порыве откровения выйду-таки к шпионской мистерии, мне даже пельменей дадут. Я бросил перо: «В Москве есть английское посольство, спросите у них, знают они обо мне что-нибудь?» Офицер не поверил своим ушам — и с такой нежностью стал всматриваться в мое лицо, с какой мать всматривается в лицо своей целомудренной дочери, которая не совсем понимает, в чем кроется таинственная взаимосвязь таких вещей, как совокупление и зачатие. «Вы можете ехать на фронт», — сказал он дружелюбно. «Откуда вдруг такое доверие?» — поинтересовался я. Он положил свою большую ладонь на мою руку: если ты такой идиот, не можешь ты быть агентом. Возможно, я не был совсем уж идиотом, но постарался состроить оскорбленную физиономию. «Вам, товарищ, еще многому надо учиться, — сказал он доброжелательно, — если вы хотите уцелеть в этой войне».

23