Соучастник

За покерный столик интеллигентской власти ты сел как человек, который достаточно состоятелен, чтобы проиграть все, что есть у него в кармане. Не такая большая хитрость — получить на провинциальной сцене роль, которая насытит твое тщеславие; если ты не будешь его кормить, оно станет есть тебя. Ты можешь быть и доброжелательным, располагать к себе: выцарапаешь прибавку к зарплате для своих молодых сотрудников, пришлешь в институт открытку из Рима или Гетеборга с запрятанным в текст озорным намеком, раздашь мелкие сувениры: японскую головоломку, китайскую книгу пророчеств, своей пожилой секретарше четки, в самом деле благословленные папой. Выставишь на стол эльзасскую клубничную палинку и расскажешь пару забавных историй; ты в самом деле любишь этих людей, даже тупого и глуховатого стукача. С приставленными к тебе соглядатаями ты разговариваешь покровительственным тоном; тебе надоедает смотреть, как неумело они суетятся вокруг тебя в Лондоне, и ты советуешь им купить для жены подарок немного более изящный, чем они выбрали, и даже помогаешь объясниться с продавцом, говоря вместо их глупостей что-нибудь более толковое; если они слишком много выпьют, доводишь их до кровати, а утром даешь таблетку, смягчающую похмельные муки. Снисходительно кладешь руку им на плечи: они ведь под стол пешком ходили, когда ты уже участвовал в сопротивлении, и в друзьях у тебя были люди, ставшие с тех пор легендой. Истории твои окрашивают первые шаги нынешнего строя мальчишеской романтикой, позже все становится куда более мрачным, но нимб тюремных лет мерцает над твоими ушами. Ты стал действительным членом клуба чистых, теперь ты сам посвящаешь в рыцари молодежь. Сотруднику, которого посадили в кутузку на несколько дней, ты даришь на память свой перочинный ножик с выструганной в тюрьме рукояткой, сотрудник растроган чуть не до слез. Раз в год вы, былые соратники-зэки, герои солидной и неопасной теперь оппозиции, восковые фигуры национального пантеона, встречаетесь на острове, где на белых сваях стоит твоя дача — семейное наследство, память о Баухаусе. Сам ты не переселился еще в пантеон ветеранов, еще не завидуешь молодым за то, что они что-то понимают и что-то делают, еще не насилуешь литературный стиль над наивными мемуарами, еще плывешь куда-то каким-то курсом. Это ты-то — чистый? Просто ты знал, когда нужно пойти на такой компромисс, который хотя и необходим, чтобы остаться в живых, но не перечеркивает легенду. Знал, когда нужно, отойдя в сторонку, загадочно улыбаться и запускать в интеллигентский фольклор свои личные афоризмы. И чувствовал, когда наступает самый удобный момент для скандального выступления, чтобы скандал не вышел за разумные рамки. Гуляя по лесной тропе, ты окидываешь взглядом пройденный путь, и тебе все труднее отмахиваться от соблазна рассказать, что ты понял. Положение твое терпимо, чемоданы твои изучают уже лишь при каждой третьей поездке, карманы не заставляют выворачивать вовсе; у тебя будет достаточно покоя, чтобы написать все, что у тебя на уме. Вместе с друзьями вы заложили основы классовой власти интеллигенции, власти, которая уже была ненавистной, будет еще и приемлемой и приятной, но никогда не будет иной. Вот прекрасный случай выболтать, что там у твоего класса в подсознании. Напиши его коллективные мемуары, в которых можно высмеять смысл его заблуждений, высмеять, не оглядываясь ни на какую нравственность, ибо тебе совершенно все равно, кому повредит или кому пойдет на пользу эта историко-философская комедия. Какова цена, которую ты за это заплатишь? Ответить на это смело доверь полиции. Сложнее другой вопрос: если ты выберешься из той культуры, в которой сидишь по уши, то — куда к черту ты попадешь? И тут тебе приходит на ум — сумасшедший дом.

31