Соучастник

Мы не были дилетантами в содержательном времяпрепровождении. Мы столько жаловались на свой плачевный удел; но, даже если представлялась возможность уехать, все равно оставались. Нравится мне эта восточноевропейская живучесть: нет такого переплета, нет такого отчаянного тупика, в котором мы не могли бы найти себя, приспособиться. В отношении свободного времени я — магнат; в институте достаточно показываться по понедельникам и четвергам, кофе, водка, соленые и циничные истории; как бы я мало ни сделал, меня все равно не выгонят, а то, что я все-таки делаю, я делаю исключительно под настроение: по утрам, когда возвращаешься из бассейна, ей-богу, так приятно немного напрячь серое вещество. Долгие телефонные разговоры, блуждание в лабиринте любовей; все кафе по утрам переполнены парочками до такой степени, что в них воздух искрится; нам хватает времени прогуляться в лесок с новым романом в руке, и вырезать вертел для сала на каком-нибудь из необитаемых островков на Дунае, и посидеть задумчиво, держась за руки, в тишине и сумраке барочной церкви, и пить красное вино под ореховыми деревьями в окраинном ресторанчике. Под смогом официальных словопрений ласково и сочно зеленеет параллельная культура.

Люди тут равняются на нас, дворян от интеллигенции, нас ставят в пример; наши обиды — обиды нации. В мирном деловитом жужжании своих ульев мы все время имеем в виду друг друга; тот, кто уцелеет, становится живой реликвией: пора бы уже тереть уголки глаз на его похоронах. То, что пишут газеты, неправ да, даже если понимать это наоборот; но, если через завесы цензуры протиснется правдивая книжка, мы шуршим, шепчемся, подолгу рассуждаем о ней. Звонок приятелю, и с бутылкой вина под мышкой мы заскакиваем друг к другу, конфиденциальные сведения, объяснения, почему мир таков, жизненные принципы, разговоры до рассвета, главным образом о том, как выбраться из тисков государственной культуры, из которых, конечно, выбраться невозможно. Нам хочется быть честными и порядочными, но некоторый успех в обществе тоже был бы нелишним, ну, и стипендия в Калифорнию.

Интимность этой жизни, жизни с расщепленным сознанием — это для нас целый мир; мы горько и упоенно наслаждаемся тем, от чего так страдаем. Мы много пьем, стучим по столу кулаком, признаемся друг другу в любви, ссоримся, орем друг на друга. Мы хвастаемся объемом — в талии — своей души; это точно, мы — волки, мы — люди взрослые; рядом с нами наши западные друзья — ягнята и желторотые гимназистики. Что такое социализм, они постигают своими статьями; не то что мы — даже язвой желудка. Написав несколько книжек, они увидели в социализме царство небесное; написав еще несколько — преисподнюю. Они не понимали его ни тогда, когда посещали генсеков, ни тогда, когда — диссидентов. Делали козлов отпущения из Сталина, Маркса, Гегеля, хотя нет здесь никакого греха, есть лишь рок и история: землю под нами тряхнуло, на нас рухнул потолок, а мы лишь пытаемся выбраться из-под развалин.