Соседи

— Далеко вы рассчитываете!

— Но это же просто тупость, ослиное упрямство! — начал горячиться Никита. — Что ему стоит? Подшить эту справку в дело — и привет!

— Но, может быть, вам все-таки лучше съездить? — Степан Ильич поднял наконец глаза.

Никита так выразительно вздохнул и закатил глаза, словно не находил слов удивиться детской наивности вопроса.

— Да зачем, зачем мне ехать? Ведь формальность же! С какой стати мне плясать под дудку этого болвана, солдафона? Ему нужно поставить «галочку», а я должен потеть, ползать на брюхе!

— В общем, вы хотите, чтобы я помог вам совершить дезертирство? — тихо, но с нажимом спросил Степан Ильич.

Снова глаза Никиты красноречиво взлетели вверх. Пуще всего выводила его из себя эта непробиваемость старших!

— Зачем такие слова? Просто обидно даже… Я же объясняю! Да и смешно не понять. Ну, если бы еще война! А то… Лета же жалко, времени жалко. Жизнь-то уходит или не уходит? Что же нам — жить потом, когда состаримся? На танцы потом бегать и все такое?

«У дезертира всегда найдется тысяча причин, — успел подумать Степан Ильич. — Но неужели он надеялся и меня втянуть в свои… эти самые… шахер-махеры?»

— Грязь, грязь, молодой человек! — Стукнув обеими руками по подлокотникам кресла, Степан Ильич поднялся. — Мы в ваши годы…

Но слова, даже самые прочувствованные, самые пронзительные, отскакивали от Никиты как от стенки. Степан Ильич это видел. Слушая, парень делал вид, что едва сдерживает зевок. Наконец с тяжким вздохом человека, исчерпавшего все свое терпение, Никита тоже встал.

— Мы же не на митинге, правда? Не хотите, так и скажите. А то… Будто я у вас миллион прошу!

«Вот человек! На разных языках говорим».

— Слушайте, а кто у вас отец? Вообще — родители?

Поняв, что просьба сорвалась, Никита махнул рукой на всякое приличие. Его спелые губы скривились в иронической усмешке.

— Отдел кадров? Заполнение анкеты? Ну, извольте. Похвастаться ничем не могу. Мамашка у меня, так сказать, работник культфронта, из театра. Папашки я не знаю, мамашка нас не познакомила. Собственно, я мог бы настоять, но зачем? Это же ничего не меняет! Что еще вас интересует? Образование — незаконченное высшее. Партийность — комсомолец. Под судом и следствием не был, не состоял…

Еле всунув пальцы рук в карманы тесных джинсов, Никита с ухмылкой глядел на подполковника сквозь прозрачные стеклышки очков и покачивал крупной, туго обтянутой ляжкой. Циничная откровенность молодого человека обезоружила Степана Ильича.

— «Папашка», «мамашка»… А ведь мать — святыня для человека. Модель отношения к матери — модель отношения к миру. Как же вы жить-то собираетесь?

— О, не беспокойтесь! Вы же прожили? Ну и мы проживем. Что уж вы так болеете за нас?

— Но ведь… — Степан Ильич вконец растерялся. — Я вот гляжу на вас. Такие вы… ну, здоровые, цветущие. Но тут-то, тут-то вот! — Он, страдая, сильно постучал себя по груди.

Никита понимающе усмехнулся.

— У вас выгодное положение: вы жизнь уже прожили. А мы? Нам еще жить да жить.

— Поэтому я и хочу!.. — порывисто воскликнул Степан Ильич и задохнулся. Ему не хватало воздуха. — У вас есть мать, есть теща… Ребенок, наконец! О них вы думаете? А ведь обязаны.

В легком недоумении Никита пожал плечами:

— Н-ну думаем, конечно…

— Да нисколько вы не думаете! Нисколько! Вы только о себе!

Никита обиделся:

— Интересно знать, с чего вы это взяли?

— С чего! Ваша теща экономит на желудке, чтобы только снарядить вас к морю. Вам это известно?

Никита выпятил губу:

— Да бросьте выдумывать! Она у нас питается прекрасно.

Степан Ильич испытующе посмотрел на молодого человека.

— А вы знаете, что она любит мясо? Жареное! С кровью!

— Еще чего! — отрезал Никита. — Мясо ей вредно.

— Кто это вам сказал?

По губам Никиты скользнула усмешка превосходства.

— Читать все-таки надо, дорогой подполковник. Об этом пишут. И довольно много.

— Это где же? — ехидно осведомился Степан Ильич. — Не в «Театре» ли, случаем?

В ответ на это Никита присел на подоконник и стал с таким вниманием изучать возбужденное лицо подполковника, словно хотел определить, в своем ли он уме.

— Знаете что? — вдруг улыбнулся Никита и поднял палец. — Постойте, не будем много говорить. Давайте теперь я скажу, да и пойду. Я все понял. Вы просто злитесь, что у вас все плохо. Вы хотите, чтобы и у других было так же. Да так это, так — не спорьте! Но только кто виноват? Кто? Жить надо с самого начала так, чтобы потом не кусать локти. Что же вы — не знали, что на войне убивают? Ведь знали же! Ну так вот.

— А-а… при чем здесь война? — опешил Степан Ильич.

— Ну как же! Сына-то у вас где убили? Ну так вот. И вы что, не могли его спасти? Не было у вас возможности… ну, посодействовать… устроить? Да не поверю! Что же вы меня за дурака-то считаете? А вот теперь и злитесь. У всех дети, внуки, а у вас… Я же вижу, не слепой.

— Вон! — тихо, одним дыханием произнес Степан Ильич, поднимаясь. Лицо его было страшным.

— Что? — нахмурился Никита.

— Вон! — крикнул Степан Ильич и, стукнув по столику, свалил на пол доску с фигурами, — Вон! Вон отсюда!

Что было дальше, он плохо помнил.