К двери соседней камеры трое витязей восточного вида, вроде тех, что караулили у двери Магиного дома, подтаскивают почти голую девушку. У неё подгибаются ноги от страха, она пытается вырваться, но держат её в четыре руки крепко. Пока один открывает дверь, девушку неожиданно разворачивают ко мне лицом и припечатывают прямо к решётке. Я даже вскакиваю. На меня смотрят полные ужаса синие глаза с потёками туши, на скуле наливается кровоподтёк, губы разбиты. Да её к тому же только что с силой прижали к железным прутьям. Мне дают хорошенько рассмотреть это дрожащее создание, едва прикрытое тремя разноцветными тряпочками, и затем затаскивают его прямо к столбам. Растягивают руки верёвками. Я уже понимаю, что сейчас будет.
Первый удар хлыста едва не вышибает дух и из меня тоже. Я совсем забыла, что могу чувствовать чужую боль. И сейчас она изматывает меня, заставляя дёргаться при каждом ударе, стискивать зубы, чтобы не вертеться на месте и не обнаруживать, как я страдаю вместе с этой девочкой. От боли и от её криков у меня проступают слёзы.
Истязатель замедляет темп и начинает искать на теле жертвы местечки почувствительнее. Гнев, который меня переполняет, помогает справиться с болью. Я вытираю вспотевший лоб. Я собираю силу, но каждый новый удар, отдающийся и в моём теле, мешает сосредоточиться, сбивает концентрацию. Внезапно один из наблюдающих стражников поворачивается ко мне.
— Видишь? — с угрозой говорит. — Попробуешь ещё раз подать сигнал — забьём её до смерти. Поняла?
Это действует на меня сильнее кнута.
Тот, что хлестал девушку, останавливается. Она в изнеможении обвисает на верёвках, всхлипывает, на животе, на груди, на бёдрах и в паху у неё вспухают и кровоточат рубцы. Палач берёт со стола с инструментами связку каких-то карандашей и демонстрирует жертве. Та, округлив глаза, визжит и начинает дёргаться в путах. Усмехаясь, этот гад демонстрирует и мне один из "карандашиков", и я понимаю, отчего кричит девушка, словно до этого не исходила воплями. Это не карандаши. Это длинные заострённые с обеих сторон узкие палочки-шпильки, для чего — догадаться не трудно. Втыкать. Пронзать. Выкалывать. Делать всё, на что хватит фантазии у троих изуверов.
— Не смей, — шепчу я. — Слышишь?
— А то что? — ухмыляется он и вдруг делает неуловимое движение. Шпилька свистит мимо моего уха, я инстинктивно отшатываюсь. — Будешь от неё отворачиваться — попаду, — предупреждает. — И не нарывайся, а то остальные пальцы потеряешь. Ты на своё дело и без них годишься.
Тот самый, вдруг понимаю. Что меня душил, что в лоб меня двинул. Значит, это он меня так покалечил…
Я медленно и неуклонно закипаю. И в то время, когда душитель нарочито не торопясь выбирает сперва новую шпильку, затем место, куда её воткнуть, у меня получается заглянуть в его тело. Как я видела себя раньше изнутри, так сейчас вижу у него в груди тёплый пульсирующий мышечный мешок, который сокращается ровно и мощно, гонит кровь по организму, что и человеческим-то называться недостоин. В этот момент меня словно перемыкает.
Я почти перестаю чувствовать боль — она уходит на задний план. Рубцы, такие же, что проступили на исполосованном теле, горят и на моём, но я их не чувствую. Бывает — отсидишь ногу до онемения, попробуешь ущипнуть — и не ощущаешь щипка, так и здесь: всё притупилось, осталась читая незамутнённая ненависть к персональному врагу и к его подельщикам, что всю экзекуцию пронаблюдали с горящими глазами, явно желая поучаствовать. Я вижу этот пульсирующий ком. В моих возможностях — мысленно сдавить его изо всех сил. Но это будет слишком явно, потому что тогда объект забьётся в корчах, захрипит… Да и кто знает, вдруг снова засекут магию. И что тогда будет с этой девочкой? Не придётся ли ей так и умереть из-за меня?
Я не стану давить его сердце. Просто заставлю его биться быстрее. Намного быстрее.
Палач возится с выбором места на жертве слишком уж долго. Наконец он тщательно нацеливается, отводит руку с орудием пытки назад, для размаха. Девочка закрывает глаза и сжимается. Но укола не происходит.
— Э-э, Али, да у тебя руки дрожат, — насмешливо тянет один из его подельщиков. — Ты обкурился, что ли? Смотри, узнает хозяин — в этот раз не простит!
— Не курил я! — огрызается душитель. — Что-то мне…
Он закашливается и отступает.
— Ага, не курил… Расскажи это своей бабушке. А ну, дай сюда, и без тебя справимся! — Страж вырывает связку шпилек у приятеля, но тот вдруг начинает заваливаться, держась за левый бок. — Эй, ты что? А ну, стой! Саиб, держи-ка его!
Вдвоём они подхватывают Али под руки. Им уже не до развлечений. Девка может подождать, она привязана, а дружба — это святое. Двое выводят третьего, тот еле шевелит ногами — совсем как их жертва, когда её только-только сюда приволокли, и в глазах его я успеваю заметить такой же ужас перед неотвратимым. Прижавшись лицом к решётке, я провожаю их взглядом. И до того, как они исчезают из вида, мысленно тяну шнур от своей руки к этому злому сердцу.
Прикрыв глаза, удерживаю его перед внутренним взором. Выжидаю минуту, другую, третью… и останавливаю.