Сороковник. Книга 3

На самом-то деле ужин, — ладно, пусть будет обед — проходит куда менее официально, чем даже в Каэр Кэрроле. Гораздо больше это мероприятие напоминает семейный праздник, когда собираются только "свои" и заморённая хозяйка решает: выставлю-ка на стол всё сразу, чтобы больше не бегать из кухни в столовую, а то уже ноги отваливаются — целый день у плиты крутилась… Как говорится, руки есть у каждого, гости и хозяева охотно тянут себе всё, что увидят и захотят, в произвольном порядке. Но определённые традиции нынче всё же соблюдаются: так, дон Теймур собственноручно режет на порционные куски баранину — получаются аппетитные рёбрышки с изрядными хорошо прожаренными кусками мякоти на каждом; Николас разливает вино. Стоит мне дёрнуться что-то предложить или сделать — на меня все шикают и просят не беспокоиться.

Сдаётся мне… дон своевольничает, честное слово! Я хоть и слабо разбираюсь в великосветском этикете, но думается, что на сей раз хозяйское место ГЛАВА занимать не должен. Хозяин дома — Мага, ему и положено председательствовать. Похоже, благородный дон на любое место переносит свои привычки заодно с манерой задирать младшенького сынка. И, честно говоря, меня это задевает. Наш отец никогда не позволял ничего подобного, а когда есть с чем сравнить — сами понимаете, по контрасту явление может выглядеть ещё печальнее, чем на самом деле.

Вовремя отказываюсь от Магиных попыток соорудить для меня на тарелке некое подобие шведского стола. Приходится доложить, что мы с Норой, ожидаючи, перекусили, да и ничем особо заняты не были, не то, что мужчины. При последних словах Мага угрюмо опускает глаза в тарелку. Похоже, не хочется ему вспоминать этот день.

Он жуёт сперва неохотно, затем со всевозрастающим аппетитом. И это понятно. Трудно поверить, но за день суженый мой скинул килограмм пять, не меньше, у него даже скулы выпирают и косточки на запястьях, а под глазами обозначилась чернота. Да и Николас нет-нет, но зависнет взглядом в чём-то, ему одному видимом, затем встряхнёт головой, прогоняя глюк, но только после этого ему не до извечных шуточек. Даже у сэра Майкла прорезалась на лбу новая морщинка, а глаза время от времени темнеют, будто приходит на ум что-то весьма невесёлое. Подперев щёку рукой, я поглядываю на них с сочувствием. У всех настолько болезненный аппетит, что, похоже, только правила приличия и моё присутствие удерживают от того, чтобы накинуться на еду без церемоний, безо всех этих ножей и вилок, по-простому…

— Как прошёл день, донна? — голос Главы отвлекает меня от сострадательных мыслей. — Чем вы занимались? Расскажите, мы с удовольствием послушаем!

— А это не будет считаться обсуждением дел? — спрашиваю с опаской. Дон великодушно отмахивается.

— Ну что вы, дорогая, дела были у нас, у вас — отдых. Поделитесь же с нами новостями. Я редко наезжаю в Тардисбург и, к стыду своему признаюсь, только с деловыми визитами. — Он не спеша делает глоток вина. — До сих пор у меня не было ни возможности, ни времени ознакомиться с местными достопримечательностями. С удовольствием вас послушаю.

Охота же ему нарываться на женскую болтовню…

И вдруг я понимаю.

— Не знаю, как насчёт достопримечательностей, — а у самой уже зарождается улыбка, — но только совершенно случайно забрела я на одну улочку…

И я рассказываю о чудном переулке, петляющем, словно след громадного полоза, о спокойном водоёме с ракитами, стрекозами и лягушками, о каменном льве с тёплой, прогретой летним зноем гривой и о том, как приятно, словно живые, струятся под ладонью мраморные завитки. О печали скрипок, разбавленной светлой ностальгией кларнета. О Певце, застенчивых ивах, смолкших у воды и о том, как хорошо, что вслед поэту помчались друзья. О прелестных и немного наивных звуках менуэта и Духе Галантного века над танцующими парами и спокойной водяной, без единой помарки, гладью. Слова приходят сами, как будто "не память рабская рождает их, а сердце", и каждым словом, каждым новым образом я как ластиком прохожусь по тем, кто рядом. Я стираю следы их забот и каторжных усилий. Я их з а б а л т ы в а ю, как в детстве забалтывали меня от ночных кошмаров братья, увожу их в другой мир от того, с которым они до сих пор не могут развязаться.

А когда лица начинают постепенно светлеть, нахмуренные лбы — разглаживаться, перехожу на более оживлённый тон. И в самом деле, держать настрой, с которого начала, оказывается трудно. От напряжения в груди начинает дрожать какая-то жилка, словно натянутая струна. И чтобы её ослабить, я завожу речь о фанатах и подражательницах, о художниках-скандалистах и Мастере, о том, как Мишель забавно командовал своими подопечными…

— Надеюсь, ты там не экономила? — уже не так сухо спрашивает Мага. — Что-то я не заметил, чтобы ты особо потратилась.

— М-м-м… — Задумчиво чешу переносицу. — В общем-то, я обошлась без наличных. Тебе пришлют счёт.

Суженый мой изумленно вскидывается, а Николас хохочет. Даже паладины сдержанно улыбаются.