Сорок пять

Ко всему, как мы уже говорили, он изощрился в свойственном древним мимам искусстве изменять умелыми подергиваниями лицевых мускулов и выражение, и черты лица.

Благодаря столь усердным стараниям Шико даже при ярком свете становился, если ему не лень было потрудиться, настоящим Робером Брике, то есть человеком, у которого рот раздвигался до ушей, нос доходил до подбородка, а глаза ужасающим образом косили. Всего этого он достигал без неестественного гримасничания, а любители перемен в подобной игре мускулами находили даже известную прелесть, ибо лицо его, длинное, заостренное, с тонкими чертами, превращалось в широкое, расплывшееся, тупое и невыразительное. Лишь свои длинные руки и длиннющие ноги Шико не был в состоянии укоротить. Но, будучи весьма изобретательным, он, как мы уже упоминали, сгорбил спину, отчего руки его стали почти такой же длины, как ноги.

Кроме упражнений лицевых мускулов, он прибег еще к одной предосторожности — ни с кем не завязывал близкого знакомства. И правда — как Шико ни владел своим телом, он все же не в состоянии был вечно сохранять одно и то же положение. Но в таком случае как можешь ты представляться горбуном в полдень, когда в десять утра был прям, и как объяснить свое поведение приятелю, когда он, прогуливаясь с тобой, видит вдруг, как у тебя меняется весь облик, потому что ты случайно увидел подозрительного тебе человека?

Вот Роберу Брике и приходилось жить отшельником. Впрочем, такая жизнь была ему по вкусу. Единственным его развлечением были посещения Горанфло, когда они допивали вдвоем знаменитое вино 1550 года, которое достойный приор позаботился вывезти из бонских погребов.

Однако переменам подвержены не только личности выдающиеся, но и существа вполне заурядные: изменился также и Горанфло, хотя и не физически.

Он увидел, что человек, раньше управлявший судьбами, находится теперь в его власти и зависит от того, насколько ему, Горанфло, заблагорассудится держать язык за зубами.

Шико, приходивший обедать в аббатство, показался ему впавшим в рабское состояние, и с этого момента Горанфло стал чрезмерно высокого мнения о себе и недостаточно высокого — о Шико.

Шико не оскорбился этой переменой в своем приятеле. Король Генрих приучил его ко всему, и Шико приобрел философский взгляд на вещи. Он стал внимательнее следить за своим собственным поведением — вот и все. Вместо того чтобы появляться в аббатстве через день, он стал приходить сперва раз в неделю, потом раз в две недели и, наконец, раз в месяц.

Горанфло теперь до такой степени мнил о себе, что даже этого не заметил.

Шико был слишком мудрым, чтобы принимать перемену в отношении приятеля близко к сердцу. Про себя он смеялся над неблагодарностью Горанфло и по своему обыкновению почесывал нос и подбородок.

“Вода и время, — сказал он себе, — два могущественных растворителя: одна точит камень, другое подтачивает самолюбие. Подождем”.

И он стал ждать.

Пока длилось это ожидание, произошли рассказанные нами события: в некоторых из них он, как ему показалось, усмотрел новые черты, являющиеся предвестием великих политических катастроф.

Королю, которого, даже став покойником, он продолжал любить, грозили, по его мнению, в будущем опасности, подобные тем, от которых он его в свое время защищал. И он решил предстать перед королем в виде призрака и предсказать грядущие беды с единственной целью — предостеречь от них.

Мы уже знаем, что в разговоре об отъезде Жуаеза обнаружился намек на приезд г-на Майена и что Шико со своей лисьей пронырливостью вылущил этот намек из его оболочки. Все это привело к тому, что из призрака Шико превратился в живого человека и роль пророка сменил на роль посланца.

Теперь же, когда все, что в нашем повествовании могло показаться неясным, разъяснилось, мы, если читатель не возражает, присоединимся к Шико, выходящему из Лувра, и последуем за ним до его домика у перекрестка Бюсси.

XVII СЕРЕНАДА

Шико не пришлось долго идти от Лувра к себе. Он спустился на берег и на лодочке, в которой он был и рулевым, и гребцом, стал перебираться через Сену: эта лодочка и привезла его с Нельского берега к Лувру, где он пришвартовал ее у пустынной набережной.