Сорок пять

— Все равно, — бросил в ответ Фурнишон и побежал к двери.

В зал вошла ликующая г-жа Фурнишон.

— Что это с тобой такое? — спросила она, глядя на взволнованного мужа.

— А то, что говорят, будто ты продаешь мое оружие.

— Ну и что же?

— А я не хочу, чтобы его продавали!

— Да ведь сейчас у нас мир, и лучше две новые кастрюли, чем одна старая кираса.

— Но с тех пор, как вышел королевский указ, о котором только что говорил господин де Луаньяк, торговать старым железом стало, наверно, совсем невыгодно? — заметил Шалабр.

— Напротив, сударь, — сказала г-жа Фурнишон, — этот торговец уже давно делает мне самые выгодные предложения. Ну вот, сегодня я уже не смогла устоять и, раз опять представился случай, решила им воспользоваться. Десять экю, сударь, — это десять экю, а старая кираса всегда останется старой кирасой.

— Как! Десять экю? — изумился Шалабр. — Так дорого? О, черт!

Он задумался.

— Десять экю! — повторил Пертинакс, многозначительно взглянув на своего лакея. — Вы слышите, господин Самюэль?

Господин Самюэль уже исчез.

— Но помилуйте, — произнес г-н де Луаньяк, — ведь этот торговец рискует попасть на виселицу!

— О, это славный малый, безобидный и сговорчивый, — продолжала г-жа Фурнишон.

— А что он делает со всем этим железом?

— Продает на вес.

— На вес! — повторил г-н де Луаньяк. — И вы говорите, что он дал вам десять экю? За что?

— За старую кирасу и старую каску.

— Допустим, что обе они весят фунтов двадцать, это выходит по пол-экю за фунт. Тысяча чертей, как говорит один мой знакомый; за этим что-то кроется!

— Как жаль, что я не могу привести этого славного торговца к себе в замок! — сказал Шалабр, и глаза его разгорелись. — Я бы продал ему добрых три тысячи фунтов железа — и шлемы, и наручни, и кирасы.

— Как? Вы продали бы латы своих предков? — насмешливо спросил Сент-Малин.

— Ах, сударь, — сказал Эсташ де Мираду, — вы поступили бы неблаговидно: ведь это священные реликвии.

— Подумаешь! — возразил Шалабр. — В настоящее время мои предки сами превратились в реликвии и нуждаются только в молитвах за упокой души.

За столом царило теперь все более и более шумное оживление благодаря бургундскому, которого пили немало: блюда у Фурнишона были хорошо наперчены.

Голоса достигли самого высокого диапазона, тарелки гремели, головы наполнились туманом, и сквозь него каждый гасконец видел все в розовом свете, кроме Милитора, не забывавшего о своем падении, и Карменжа, не забывавшего о своем паже.

— И веселятся же эти люди, — сказал Луаньяк своему соседу, коим оказался Эрнотон, — а почему — сами не знают.

— Я тоже не знаю, — ответил Карменж. — Правда, что до меня, то я исключение — я вовсе не в радостном расположении духа.

— И напрасно, — продолжал Луаньяк, — вы ведь из тех, для кого Париж — золотая жила, рай грядущих почестей, обитель блаженства.

Эрнотон отрицательно покачал головой.

— Да ну же!

— Не смейтесь надо мной, господин де Луаньяк, — сказал Эрнотон. — Вы, кажется, держите в руках все нити, приводящие большинство из нас в движение. Окажите же мне одну милость — не обращайтесь с виконтом Эрнотоном де Карменжем, как с марионеткой.

— Я готов оказать вам и другие милости, господин виконт, — сказал Луаньяк, учтиво наклоняя голову. — Двоих из собравшихся здесь я выделил с первого взгляда: вас — столько в вашей внешности достоинства и сдержанности — и другого молодого человека, вон того, такого скрытного и мрачного с виду.

— Как его имя?

— Господин де Сент-Малин.

— А почему вы именно нас выделили, разрешите спросить, если, впрочем, я не проявляю чрезмерного любопытства?

— Потому что я вас знаю, вот и все.

— Меня? — с удивлением спросил Эрнотон.

— Вас, и его, и всех, кто здесь находится.

— Странно.

— Да, но это необходимо.

— Почему?

— Потому что командир должен знать своих солдат.

— Значит, все эти люди…

— Завтра будут моими солдатами.

— Но я думал, что господин д’Эпернон…

— Тсс! Не произносите здесь этого имени, вернее, не произносите здесь вообще никаких имен. Навострите слух и закройте рот, и поскольку я обещал вам какие угодно милости, считайте одной из них этот совет.

— Благодарю вас, господин де Луаньяк.

Луаньяк отер усы и встал.

— Господа, — сказал он, — раз случай свел здесь сорок пять земляков, осушим стаканы испанского вина за благоденствие всех присутствующих.

Предложение это вызвало бурные рукоплескания.

— Все они большей частью пьяны, — сказал Луаньяк Эрнотону, — вот подходящий момент выведать у каждого его подноготную, но времени, к сожалению, мало.

Затем, повысив голос, он крикнул:

— Эй, мэтр Фурнишон, удалите-ка отсюда женщин, детей и слуг.

Лардиль, ворча, поднялась со своего места: она не успела доесть сладкое.

Милитор не шевельнулся.

— А ты там что, не слышал? — сказал Луаньяк, устремляя на юношу взгляд, не допускающий возражений. — Ну, живо на кухню, господин Милитор!

Через несколько мгновений в зале остались только сорок пять сотрапезников и г-н де Луаньяк.