Сорок пять

Девушка разрыдалась.

— Не огорчайтесь, мадмуазель, — продолжала Маргарита, — его величество просил меня зайти к вам и ободрить вас.

— О, как вы добры, ваше величество!

Ширак выпустил руку больной и сказал:

— Теперь я знаю, чем вы больны.

— Неужели знаете? — молвила, трепеща, мадмуазель Фоссез.

— Да, мы знаем, что вы, по всей вероятности, очень страдаете, — прибавила Маргарита.

Мысль, что она во власти этих невозмутимых людей — врача и ревнивицы, — еще усугубляла ужас бедняжки.

Маргарита знаком приказала Шираку удалиться. Мадмуазель Фоссез задрожала от страха и едва не лишилась чувств.

— Мадмуазель, — сказала Маргарита, — хотя с некоторого времени вы ведете себя со мной так, словно я вам чужая, и хотя меня что ни день осведомляют о том, как дурно вы поступаете в отношении меня, когда дело касается моего супруга…

— Я, ваше величество?

— Прошу вас, не перебивайте меня. Хотя, ко всему прочему, вы домогались высокого положения, на которое вы отнюдь не вправе притязать, — однако мое былое расположение к вам и к почтенной семье, из которой вы происходите, побуждают меня помочь вам сейчас в том несчастье, которое с вами приключилось.

— Ваше величество, я могу поклясться…

— Не отпирайтесь, у меня и без того достаточно горя; не губите честь, прежде всего вашу, а затем мою, ведь ваше бесчестье коснулось бы и меня, раз вы состоите при моей особе. Скажите мне все, мадмуазель, и я помогу вам в этой беде, как помогла бы родная мать!

— О, ваше величество! Ваше величество! Неужели вы верите тому, что рассказывают?

— Советую вам, мадмуазель, не прерывать меня, ибо, как мне кажется, время не терпит. Я хотела предупредить вас, что в настоящую минуту господин Ширак, распознавший вашу болезнь — вспомните, что он вам сказал сейчас, — громогласно объявляет во всех прихожих, что заразная болезнь, о которой столько говорят в наших владениях, проникла в замок и что, по-видимому, вы ею захворали. Однако, если только еще не поздно, вы отправитесь со мной в Масд’Аженуа, весьма уединенный загородный дом, принадлежащий королю, моему супругу; там мы будем совершенно или почти совершенно одни. Король со своей свитой едет на охоту, которая, по его словам, займет несколько дней; мы покинем Масд’Аженуа лишь после того, как вы разрешитесь от бремени.

— Ваше величество, ваше величество, — воскликнула, покраснев от стыда и боли, мадмуазель Фоссез, — если вы верите всему тому, что обо мне говорят, дайте мне умереть в мучениях!

— Вы мало цените мое великодушие, мадмуазель, и вдобавок слишком полагаетесь на благосклонность короля, который просил меня не оставить вас без помощи.

— Король… король просил…

— Неужели вы сомневаетесь в том, что я говорю, мадмуазель? Что до меня, если бы приметы подлинного вашего недуга не были столь очевидны, если бы я не догадывалась по вашим страданиям, что решающая минута приближается, я, возможно, приняла бы ваши уверения за сущую правду.

Не успела она договорить, как несчастная девушка, будто в подтверждение слов королевы, вся дрожащая, бледная, как смерть, сокрушенная нестерпимой болью, снова откинулась на подушки.

Некоторое время Маргарита смотрела на нее без гнева, но и без жалости.

— Неужели я все еще должна вам верить, мадмуазель? — спросила она страдалицу, когда та наконец снова приподнялась; залитое слезами лицо несчастной выражало такую муку, что сама Екатерина — и та смягчилась бы.

Но тут словно сам Бог решил прийти на помощь бедняжке: дверь распахнулась, и в комнату быстрыми шагами вошел король Наваррский.

Генрих, не имевший тех оснований спокойно спать, какие были у Шико, еще не сомкнул глаз. Проработав около часу с Морнэ и отдав за это время все распоряжения насчет охоты, которую он так пышно расписал удивленному Шико, он поспешил в часть замка, отведенную придворным дамам.

— Ну что? — спросил он, входя. — Говорят, моя малютка Фоссез все еще хворает?

— Вот видите, ваше величество, — воскликнула девушка, которой присутствие ее возлюбленного и сознание, что он окажет ей поддержку, придало смелости, — вот видите, король ничего не сказал, и я поступаю правильно, отрицая…

— Сир, — перебила ее королева, обращаясь к Генриху, — прошу вас, положите конец этой унизительной борьбе; из нашего разговора я поняла, что ваше величество почтили меня своим доверием и открыли мне, чем больна мадмуазель. Предупредите же ее, что я все знаю, дабы она больше не позволяла себе сомневаться в истинности моих слов.

— Малютка моя, — в голосе Генриха звучала нежность, которую он даже не пытался скрыть, — значит, вы упорно все отрицаете?

— Эта тайна принадлежит не мне, ваше величество, — ответила мужественная девушка, — и покуда я не услышу из ваших уст разрешения все сказать…

— У моей малютки Фоссез благородное сердце, — заметил Генрих. — Умоляю вас, простите ее; а вы, милое дитя, доверьтесь всецело доброте вашей королевы; высказать ей признательность — мое дело, это я беру на себя.

И Генрих, взяв руку Маргариты, горячо пожал ее.