Сорок пять

— Охотно. Первая состоит в том, что Кагор — город богатый, и французский король предпочитает оставить его себе, вместо того чтобы кому-нибудь отдать.

— Это не очень-то честно, Шико.

— Это по-королевски, ваше величество.

— А по-твоему, забирать себе все, что вздумается, — это по-королевски?

— Да, это называется забирать львиную долю, а лев — царь зверей.

— Я запомню то, что ты мне сейчас сказал, мой славный Шико, на случай, если стану когда-нибудь королем. Ну, а вторая причина, сынок?

— Вот она: ее величество Екатерина…

— Значит, она по-прежнему вмешивается в политику, моя милая матушка Екатерина? — прервал Генрих.

— По-прежнему. Так вот, ее величество Екатерина предпочла бы видеть свою дочь в Париже, а не в Нераке, подле себя, а не подле вас.

— Ты так думаешь? Однако она отнюдь не испытывает к своей дочери пылкой любви.

— Нет. Но королева Маргарита является при вас как бы заложницей.

, — Ты тончайший политик, Шико! Черт меня побери, если мне это приходило в голову. Но возможно, что ты и прав: да, да, принцесса из французского королевского дома при случае может оказаться заложницей. И что же?

— Так вот, сир, чем меньше средств, тем меньше удовольствий. Нерак — очень приятный город, с прелестным парком, аллеи которого не имеют себе равных по красоте. Но без денег королева Маргарита в Нераке соскучится и начнет жалеть о Лувре.

— Первая твоя причина мне больше нравится, Шико, — сказал король, тряхнув головой.

— В таком случае я назову вам третью. Существует герцог Анжуйский, который добивается какого-нибудь трона и мутит Фландрию; существуют господа де Гизы, которые тоже жаждут выковать себе корону и мутят Францию; существует его величество король Испанский, который хотел бы попробовать всемирной монархии и баламутит весь свет. Так вот, среди них вы, король Наваррский, как на весах, обеспечиваете известное равновесие.

— Что ты! Я — не имеющий никакого веса?

— Вот именно. Поглядите на швейцарскую республику. Если вы станете могущественны, то есть приобретете вес, все нарушится — вы уже не будете противовесом.

— О, вот эта причина мне очень нравится, Шико, удивительно логично она у тебя выведена. Ты и вправду ученейший человек, Шико.

— Да уж, делаю, что могу, — сказал Шико; несмотря ни на что, похвала ему польстила, и он доверился королевскому благодушию, к которому не был приучен.

— Вот, значит, объяснение, которое ты даешь теперешнему моему положению.

— Полное объяснение, ваше величество.

— А я-то ведь ничего этого не разумел, Шико, я-то все время надеялся, понимаешь?

— Так вот, могу дать вам совет — перестаньте надеяться!

— В таком случае, Шико, с долговой записью на французского короля я поступлю так же, как с записями моих фермеров, которые не могут внести арендной платы: рядом с их именем поставлю букву “У”.

— Это значит — уплачено?

— Вот именно.

— Поставьте два “У”, ваше величество, и вздохните.

Генрих вздохнул.

— Так я и сделаю, Шико, — сказал он. — Впрочем, как видишь, и в Беарне можно жить, и Кагор для меня не так уж необходим.

— Вижу, и, как я предполагал, вы — король, преисполненный мудрости, король-философ… Но что это там за шум?

— Шум? Где?

— Во дворе, как мне кажется.

Шико подошел к окну.

— Ваше величество, — сказал он, — там внизу человек двенадцать каких-то оборванцев.

— А, это мои нищие ждут милостыни, — заметил, вставая, король Наваррский.

— У вашего величества есть нищие, которым вы всегда подаете милостыню?

— Конечно, разве Бог не велит помогать бедным? Я хоть и не католик, Шико, но тем не менее христианин.

— Браво, сир.

— Пойдем, Шико, спустимся вниз! Мы с тобой вместе раздадим милостыню, а затем поужинаем.

— Следую за вами, ваше величество.

— Возьми кошель там, на маленьком столике, рядом с моей шпагой, видишь?

— Уже взял…

— Отлично!

Они сошли вниз; на дворе было уже темно. Король шагал с каким-то задумчивым, озабоченным видом.

Шико смотрел на него, и озабоченность короля его огорчала.

“И пришла же мне в голову мысль, — думал он, — говорить о политике с этим славным принцем! Теперь я только отравил ему душу. Что за дурь на меня нашла!”

Спустившись во двор, король Наваррский подошел к группе нищих, о которой говорил Шико.

Их было действительно человек двенадцать. Они отличались друг от друга осанкой, наружностью, одеждой, и неискушенный наблюдатель принял бы их по голосу, походке, жестам за цыган, чужестранцев, каких-то не совсем обычных прохожих, но наблюдатель подлинно проницательный признал бы переодетых дворян.

Генрих взял из рук Шико кошель и подал знак.

Все нищие, видимо, хорошо его поняли.

И вот они стали по очереди подходить к королю, приветствуя его с самым смиренным видом. Но в то же время на этих обращенных к нему лицах, умных и смелых, король, один только король, мог прочесть: “В моей груди бьется преданное сердце!”

Генрих ответил кивком головы, затем опустил в кошель, который предварительно развязал Шико, большой и указательный пальцы и достал монету.

— Э, — заметил Шико, — это же золото, ваше величество!

— Да, знаю, друг мой.

— Черт побери, вы, оказывается, богач.