Сорок монет

После того, как они ушли, уже не сиделось и Ханову. Он подозвал официантку, расплатился и вышел.

То, что Чары произнёс слово «честь» и разговаривал как истинный мужчина, ввергло его в прежние раздумья. И снова вспомнился Карлыев.

«Если и есть о чём думать, так о собственной чести!» Да, эти слова вполне можно вделать в золотую оправу. Наверно, суть каждого человека определяется словом «честь».

И мысленно Ханов представил себе тех людей, которых он сегодня случайно встретил.

Кто такой директор хлопкозавода? Самый обыкновенный чинуша. Он бы вполне мог не узнать снятого с должности Ханова. Но, очевидно, посчитал это бесчестным и предложил билет в кино.

А поведение Ашота Григорьевича? Ведь он, конечно, в тот же день услышал о решении пленума райкома. Но вида не показал. Наоборот, сначала пошутил, потом вёл с ним серьёзный разговор, как с должностным лицом, как с государственным человеком. И хотя обслуживание клиентов не входит в его обязанности, он сам устраивал гостя, всячески подчёркивая своё уважение. Ну, допустим, Ашот Григорьевич — человек, много повидавший в жизни, а кто такой Чары? Молокосос! Но ведь и он не захотел мстить. А того, кто заикнулся о прошлом, остановил, напомнив о чести.

Что же это получается? Он, Ханов, никому не доверяет, подозревает в неискренности такого человека, как Карлыев, а тут и маленькие, с кулачок, людишки — во всяком случае такими он их всегда считал — оказались на голову выше его самого. Неужели они все правы и один он не прав?!

Ханов не заметил, как добрался до дома. Пёстрый пёс обычно ленился подниматься навстречу хозяину. Но сейчас, едва Ханов толкнул калитку, как он вскочил, громыхая цепью, завертелся вокруг своего колышка, завилял обрубленным хвостом, словно спешил сообщить какую-то новость.

— Чему радуешься? — неласково буркнул Ханов.

Пёс тявкнул и рванулся в сторону дома.

И тут только Ханов увидел, что в доме освещены окна.

«Наверно, мама пришла. Пожалела», — подумал он и вошёл в дом.

— Мама, это ты?

Никто не ответил..

Снимая в коридоре туфли и надевая шлёпанцы, Ханов ещё раз спросил:

— Мама! Почему ты не откликаешься? Всё ещё сердишься?

Дверь из кухни открылась. И Ханов вскрикнул от неожиданности.

Молча смотрела на него Шекер своими чёрными, печальными глазами. Он не смог выдержать этого взгляда и рванулся к жене.

— Шекер, родная, вернулась…

Шекер обняла мужа и, уткнувшись ему в грудь, горько заплакала, всхлипывая, как малый ребёнок.

XXX

Мухаммед Карлыев вышел из машины у дома Тойли Мергена. Тот лежал на краешке топчана возле веранды и, дымя сигаретой, грелся на солнышке.

— Здравствуйте, Тойли-ага!

— А, Мухаммед, это ты? Здравствуй! Заходи! — Тойли Мерген выбросил сигарету и протянул руку. — Как жизнь, как настроение?

— Наше настроение зависит от ваших успехов, Тойли-ага. Вижу, вы сегодня невеселы. Что у вас?

— Заботы, Мухаммед, заботы, — глубоко вздохнул Тойли Мерген.

— Что случилось?

— Ты же знаешь, что наша невестка — хирург?

— Знаю.

— Ведь я предупреждал её, что будет трудно. Понимаешь, решила устроить в нашей больнице хирургическое отделение, вернее, одну палату…

— И об этом знаю.

— А теперь из Ашхабада приехал её наставник. Зовут его Байры Оразов. Слыхал о таком?

— Слыхал. Человек он известный.

— Ну так вот. Этот известный человек и моя невестка уже полтора часа режут Гайли Кособокого.

— Что с ним? Он вроде бы был здоровым человеком?

— Какое здоровье устоит перед водкой, Мухаммед? А он давно знает её вкус. И вот сегодня лежит на операционном столе. Боюсь, как бы не стряслась беда. Сульгун ничего такого, правда, не говорила. А люди поговаривают, будто у него рак.

— Не надо верить слухам.

— Хорошо, если всё обойдётся, а то ведь… Случись что-нибудь, непременно скажут, что операцию делала Мергенова невестка. Есть ещё у нас такие, как Аймурадов. — Тойли Мерген не скрывал своих переживаний. — Им ведь не человека жалко, им бы только языки чесать.

— Папа! — крикнул Аман, выбежав на веранду. — Звонили из больницы. Операция прошла благополучно. У него были какие-то спайки. Здравствуйте, товарищ Карлыев!

— Здравствуй, Аман!

— Хорошо, если так! — Тойли Мерген глубоко вздохнул, словно с него свалился тяжкий груз, и вытер вспотевший лоб. — Ну, Мухаммед, пошли в дом.

— Нет, Тойли-ага, спешу.

— Теперь непременно надо посидеть, — приветливо заговорил повеселевший от хорошей вести бригадир. — Аман, ты что стоишь, разинув рот? Режь вон ту овцу!

— Из-за меня не режьте овцу, Тойли-ага. Ведь я к вам по делу. А сам тороплюсь, потому что завтра вечером должен ехать в Ашхабад. Вызывают в Центральный Комитет. В «Известиях» напечатана большая статья о Каракумском канале. Будут её обсуждать. Мне придётся выступить. А ведь ещё надо подготовиться.

— Снова, значит, будет разговор о коллекторах?

— Конечно. А вы, Тойли-ага, должны лететь в Афганистан.

— В Афганистан?

— Да. Летит правительственная делегация с дружественным визитом. Вы будете представителем от Туркмении.

— Вот так-так!..

— Вы что же, недовольны?

— Речь не о том… У нас есть люди и подостойнее.