Сорок монет

Свободных мест не было. У стены стояли два столика с табличками «занято». Именно туда и повёл Ашот Григорьевич Ханова.

— Пожалуйста! — пригласил он гостя, сняв с одного столика табличку.

Запахи уксуса и лука, гулявшие по просторному, залу, разожгли аппетит Ханова.

— Чем будете кормить и поить? — спросил он.

— Дай бог здоровья дяде Ашоту, для вас он отыщет и птичье молоко, — пошутил директор.

— Вы сегодня, как я погляжу, в хорошем настроении?

— Если к нам почаще будут приходить такие посетители, как вы… — Ашот Григорьевич не договорил и почтительно склонил голову.

— Я голоден, Ашот Григорьевич. Несколько дней горячего не ел… Шашлык есть?

— Шашлык жестковатый. Мясо старого барана-производителя. Лучше возьмите люля-кебаб. Молотое мясо помягче.

— Неужели у вас делают шашлыки из старого барана?

— Я и сам удивляюсь не меньше вашего.

— От того, что вы сидите, сложа руки, и удивляетесь, вашим гостям лучше не будет. Надо требовать, Ашот Григорьевич, требовать! Разве у нас мало двухгодовалых овец?

— Нам их не дают. А когда мы хотим купить на базаре, вы сами не позволяете.

— Этого ещё не хватало! На базаре! — возмутился Ханов.

— Простите меня, но ничего худого в этом не вижу. Я бы вообще все рестораны перевёл на хозрасчёт. Уж тогда-то мы бы угощали своих посетителей любым блюдом! — Заметив, что Ханов его не слушает, Ашот Григорьевич предложил: — А может быть, попробуете нашей жареной рыбы?

— Наверное, мороженая?

— У нас всё мороженое.

— Откуда рыба?

— Наша местная. Мургабский сом.

— Вы и мургабского сома замораживаете?

— А что делать? — развёл руками Ашот Григорьевич. — Ведь как получается: ловит одно ведомство, а продаёт другое.

— Ну, давайте тогда, что есть.

Едва директор скрылся за бархатной шторой, официантка принесла на узорном, подносе бутылку армянского коньяка, бутылку грузинского шампанского и вазу с виноградом.

Окинув взглядом черноглазую, Ханов сказал:

— Если вы, милая, не поможете, я один столько не смогу выпить.

— Выпьете сколько сможете, — холодно улыбнулась девушка.

— И то верно.

Официантка ушла и вскоре явилась с едой.

Ханов выпил рюмку коньяку и принялся за люля-кебаб. Тут он насторожился, услышав знакомые голоса. Перед буфетной стойкой препирались между собой Чары и Ширли Лысый.

— Слушай, Чарыджан, не заставляй меня больше пить! — встряхивая бородкой, кричал, словно глухому, уже весёленький Ширли. — Если влить в брюхо старой коровы пиво, которое я сегодня выпил, оно лопнет, как надутый пузырь.

— Значит, ты покончил с намазом и перешёл на пиво? Ну, ладно, а на водохранилище поедешь?

— Ты мне не говори про водохранилище, Чары-джан. Чуть только я отдаляюсь от Овадан, как мне становится не по себе.

— Выходит, и правда, ты влюблён в свою Овадан.

— Если у тебя будет такая жена, как Овадан, и ты её будешь любить!

— Что же мне сказать прорабу? Он держит для тебя новенький бульдозер.

— Да говори что хочешь!

— Не можешь или жены боишься?

— Вот, ей-богу, Чары!.. Допивай своё пиво и сматывайся на водохранилище, а я пойду домой.

— Нехорошо, Ширли, не по-мужски. Не надо было обещать.

— Отвяжись от меня, Чары. С меня хватит и маленькой мастерской, тем более, что она близко от дома. Прихожу. Делаю то, что приказывают. А вечером с женой сижу. Скажу чай — чай несёт. Скажу чурек — чурек. О другом рае и не мечтаю.

— Ну, ладно, делай, как знаешь, — смирился, наконец, Чары и, поставив пустой бокал на буфетную стойку, собрался идти. Но Ширли положил руку ему на плечо и ткнул пальцем в зал:

— Кто это, Чарыджан?

— Где?

— Тот солидный мужчина, который сидит один за крайним столиком?

— Вроде, Каландар Ханов.

— Он самый! Хоть и не в гимнастёрке, а я его сразу узнал. Давай подойдём!

Чары схватил за руку покачивающегося приятеля:

— Стой! Человек обедает, зачем тебе мешать ему?

— Поздравлю! — хлопнув себя в грудь, сказал Ширли Лысый и обратился к буфетчику. — Налей, брат, два бокала пива! Один для меня, а второй для товарища Ханова!

— Не наливайте! — бросил буфетчику Чары. — С чем ты собираешься его поздравить? — не отпуская руку Лысого, спросил он.

— Ты ведь был в пустыне и ничего не знаешь! — И Ширли довольно громко рассказал о том, какие слухи бродят по городу.

— Ширли, это мальчишество!

— Почему? Помнишь, как он нас с тобой тогда «поздравил», чего же нам отставать? Скажем ему всё, что думаем.

— Это подло. Почему ты молчал, когда он был начальником? Мужества не хватало? А теперь расхрабрился!

— Ну и пусть, говори что хочешь, а я пойду! — И Лысый двинулся по залу.

— Ширли, вернись!

— А?

— Потом не говори, что не слышал. Если ты сейчас скажешь ему хоть одно слово, даже просто «здравствуйте», больше никогда не подходи ко мне, я тебя знать не желаю.

Ширли хоть и был пьян, но, почувствовав, что Чары говорит серьёзно, остановился и почесал затылок.

— Может, и правда, не стоит?

— Тут и думать нечего! А если и есть о чём думать, так о собственной чести!

— Пусть будет по-твоему, Чарыджан! — сказал Ширли и хлопнул товарища по плечу. — Идём. Ты отправляйся на водохранилище, а я побыстрее явлюсь пред очи Овадан-ханум.