Сорок лет одиночества (записки военной переводчицы)

И вот еще один день моего рождения в Берлине! С утра в отделе мне преподнесли красивый адрес и огромный букет цветов. В тюрьме – мои любимые французские духи “Шанель № 5” и массу мелочей. Среди них “Паркер” с золотым пером и красивая записная книжка. Конечно, красная. Накануне начальник французской миссии Шофен прислал мне чудесные цветные фотографии с последнего приема в отеле “Эглон”. Сегодня рабочий день, и в 10.30 я поехала… в тюрьму.

В Шпандау состоялось очередное заседание директоров под председательством новоиспеченного майора Федушки. На повестке дня один вопрос. Тюремный пастор французский капеллан Хаппель уходит в отпуск до 6 сентября. Он просит разрешить 6 и 13 августа вместо религиозной службы проиграть для заключенных шесть пластинок из его коллекции духовной музыки. В конце августа французская протестантская служба города Баден временно назначит другого пастора, который будет проводить службу в тюрьме до его возвращения из отпуска. Очень долго спорили, обсуждая этот вопрос. Окончательное решение отложили до следующего заседания, когда французский директор сообщит фамилию нового пастора. А пока по субботам решили устраивать для заключенных двухчасовой концерт духовной музыки в грамзаписи.

12 августа пройдет инспекция тюрьмы американским генералом. В субботу, как всегда, проводили цензуру. Хартман уехал в отпуск, за него остался американский переводчик Файерстоун. Из длинного письма жены Гесса вырезали упоминание о семье какого-то профессора (следует неразборчиво написанная фамилия). Это прошло нормально. А когда я предложила вырезать цитату из Шиллера (по Уставу в письмах никакие цитаты не разрешаются), Файерстоун удивился. Я ему рассказала, как однажды мы с Хартманом вырезали из письма жены Гесса стихотворение Гете. “А кто это? – спросил Файерстоун. – Я его тоже не знаю”. Затем отдали на уничтожение три посторонних письма (в канцелярии стоит специальная машина – размельчитель бумаги). Одно письмо было, например, из США от 16-летней девочки, которая просила Гесса прислать ей автограф. Просматривая письма заключенных, мы слушали пластинки. Чудесная музыка! В комнате тишина. Высокая техника исполнения, безукоризненная запись, чистое воспроизведение. Я очень люблю такие дни! Прослушали две великолепные записи симфоний Бетховена. Больше всего я люблю его Пятый концерт. Затем на четырех дисках оперу Моцарта “Дон Джовани”. Во время разговора в баре я заметила: “Не слишком ли это для заключенных – вместо прослушивания духовной музыки наслаждаться oneрой?” Наш директор тут же перед обедом поделился этим с американским директором. Последний, сразу поняв, что это исходит от меня, вдруг заявил: “А мы тоже нарушаем Устав. Маргарита хоть и офицер, но женщина и работает в тюрьме. С заключенными же по Уставу должны работать только лица мужского пола. Я сам, конечно, не против нее, но все же это нарушение”. Пришлось ему в который раз напомнить, что в Уставе речь идет только об обслуживающем персонале и надзирателях, но нет ни слова о переводчиках и цензорах. Майор Федушка пропустил это, что называется, мимо ушей и, возвращаясь к грампластинкам, заявил, что поставит этот вопрос на повестку дня очередного заседания. В четверг 11 августа заседание начали с дискуссии о том, какая разница между симфониями, концертами и оперой. Спорили до самого обеда. Решили возобновить разговор во второй половине дня, но исполняющий обязанности французского директора сказал, что он будет занят и не сможет принять участие в дальнейшем обсуждении. Поддержку мы получили от английского директора, человека весьма религиозного.

Но после того, когда вроде бы приняли решение, что заключенные должны слушать не оперы, а духовную музыку, американский директор вдруг заявил: “Мы в четверг можем решить так, а я как председательствующий поступлю по-своему”. Американец договорился до того, что вопрос о грампластинках советская сторона подняла в угоду… “женскому капризу Маргариты”. Чуть позже Федушка говорил, что его неправильно поняли, виноват его переводчик, который плохо знает русский. Но факт остается фактом: после того, как Федушка стал майором, он ведет себя очень высокомерно. На заседаниях не соблюдает порядок очередности выступлений, всех перебивает, понимая по-русски, не ждет перевода, а немедленно реагирует. Почему-то игнорирует замечания французского коллеги. Не лучше складываются и отношения с нами.

Так перед началом одного из заседаний старший надзиратель доложил советскому директору, что заключенный № 7 (Гесс) не выполнил приказание произвести уборку в туалетной комнате. Наш подполковник проинформировал об этом трех других директоров и попросил их поддержки в том, чтобы наказать Гесса. На заседании выяснилось, что раньше Гесс отказывался выполнить подобное приказание старшего надзирателя французской стороны. Предложение нашего директора было поддержано английским и французским директорами. Однако председательствующий американский директор трижды уклонялся от его рассмотрения, и в конечном итоге вопрос был спущен на тормозах.