Письмо жене.
“Моя дорогая Гретль,
В то время, как целый день ты воюешь с детьми и полностью занята их делами, я сижу здесь: читаю, рисую и немного копаюсь в саду. Конечно, в этом смысле моя совесть не чиста. Если я когда-нибудь вернусь домой, я сделаю все, чтобы снова занять в семье достойное место.
За это время я не поднялся ни на одну ступеньку, даже по обычной лестнице, но при определенных усилиях я снова смогу стать хорошим альпинистом. Мне не хотелось бы, чтобы Фриц был отдан в пансионат. Я не сторонник пансионатов. Я только что прочитал две книги по детской психологии. Одна из них на английском, и я не все хорошо понял. Узнай, пожалуйста, есть ли в Гейдельберге детский психолог. Если есть, то отдай Фрица в его руки.
Твой Альберт”.
Следующее письмо написано Шпеером жене после известия о смерти матери.
“Моя дорогая Гретль,
Пожалуйста, не думай, что тяжелая утрата создаст непреодолимые трудности в моей уединенной жизни и что я не смогу это пережить. Конечно, в тюрьме я более обостренно воспринимаю значение семьи и невосполнимость утраты. Но природа устроила так, что со временем боль не возрастает, а постепенно притупляется. Время лечит. Ты это знаешь после пережитого за последние годы.
Несмотря на все невзгоды, я остаюсь таким же, как и был раньше.
Твой Альберт”.
Глава 14
Из отпуска вернулся английский переводчик Водяев. Отдыхал в Австрии и Италии. Ему уже за 60, но он одинокий. Правда, собирается жениться на австриячке, тоже немолодой. Всегда улыбается, прекрасно говорит на многих языках. Родился в одной из среднеазиатских республик. Часто вспоминает свое детство, проведенное в СССР.
В мае уехал американский переводчик Кублицкий, неприятный и всегда чем-то озабоченный тип. Работал очень мало. Уехал неожиданно и странно. Так что у американцев остался теперь только один переводчик – Файерстоун. Из всех их переводчиков он один не из эмигрантов, коренной американец: веселый, даже несколько бесшабашный. Говорит на многих языках, бойко, но с ужасным акцентом.
Интересный человек французский переводчик Жан де Войод. Ему уже много лет, но он тщательно следит за собой – подтянут, всегда в прекрасном костюме, любит тройки. Бегло, без акцента говорит по-русски. Любит русских и всегда старается быть рядом. В молодости в гражданскую войну он служил летчиком во французской армии в Одессе. С улыбкой вспоминает то время. “Шпротики” – так мы называли прелестных одесских девушек. Любит рассказывать о своей жене, которая умерла пятидесяти лет при странных обстоятельствах. Она была полковником французской армии, хорошо знала русский, была награждена орденом Почетного легиона. Де Войод носил с собой фото ее могилы – на памятнике, кроме нее, было выбито его имя с датой рождения и… прочерком смерти. Де Войод неожиданно уехал в Штаты, влюбившись в жену директора Шпандау майора Федушки. Поселился в их семье, писал нам, что счастлив.
Я снова увиделась с нашим журналистом и писателем Юрием Корольковым. Он напомнил о Мусе Джалиле. Увы, мы уже точно установили, что татарский поэт, будучи в плену во время войны, содержался и был казнен в берлинской тюрьме Моабит. Корольков был в свое время на Нюрнбергском процессе. Посмотрел мои дневниковые записки, советовал писать подробнее. Я познакомила его со своим начальником, и Юрий просил разрешения посетить тюрьму. К сожалению, это невозможно: по Уставу журналистов туда не допускают, даже персоналу нельзя входить с фотоаппаратом. Узнала, что Юрий пишет книгу о Рихарде Зорге, и вспомнила отца. Война нас застала в Японии, где работал мой отец.