Сорок четвертый. События, наблюдения, размышления

Над деятелями польского левого лагеря также порой довлели устоявшиеся схемы представления о революции, основанные на опыте советской революции, которая проходила ведь в иных условиях, а зачастую и не была достаточно хорошо известной. Не все из деятелей, воспитывавшихся на кратком курсе «Истории ВКП(б)», фурмановском «Чапаеве» и «Хлебе» Алексея Толстого, откуда они черпали знания о советской революции, сумели освободиться от представления о подпольной армии «Лондона» как о «белой армии», помещичьей, по своей классовой сущности абсолютно противоположной и враждебной народу. Они не всегда понимали, что в отличие от старой царской армии, то есть армии дворянской, помещичьей, ядро этой якобы «белой» польской армии составляли не наследники феодальных владений, а трудящиеся интеллигенты, государственные служащие, учителя. Упускался из виду и объединяющий момент — искренняя забота о будущем родины, живая и «по ту сторону баррикады». В революционной традиции само слово «офицер» до 1942 года имело негативную окраску, было ругательным. Это лишь теперь стало известно, что в Красной Армии на 15 августа 1920 года служило 48 409 бывших царских офицеров — почти столько же, сколько и в белых армиях, что на стороне Советской власти выступили 160 царских генералов — третья часть их общего числа, что к концу гражданской войны 16 процентов офицерского корпуса Красной Армии составляли бывшие царские офицеры и 12 процентов — бывшие военные чиновники старой армии{277}. Невозможно правильно поставить польский вопрос, не зная, что даже в советской революции тех лет существовали те объединяющие моменты, которые позволили Ленину привлечь к созданию Красной Армии тысячи «военспецов», младших и старших офицеров царской армии{278}. Они сумели увидеть в революции нечто более важное для судеб родины, чем лишь их классовая кривда, судьба их имущества.

Несмотря ни на что, однако, возрождающееся общенациональное войско в июле, августе, в сентябре и еще в октябре 1944 года настойчиво продолжало следовать той генеральной линии, которая была выработана партией в период оккупации и которая осуществлялась в польской армии в СССР. Даже в особо чувствительных звеньях создавшегося государственного аппарата революции — в милиции, судебных органах и органах вооруженной охраны нового порядка, в формировавшихся внутренних войсках осуществлялся тот же принцип. Например, на исходе сентября 1944 года проходил призыв и специальный отбор пополнения для внутренних войск. Кроме неорганизованной молодежи в рядах этого пополнения оказались следующие категории из числа политически активных людей: 38 членов ППР, 5 членов ППС, 20 бывших партизан АЛ, 36 бывших партизан БХ, а также 37 бывших солдат АК{279}. Директивы Главного политико-воспитательного управления Войска Польского о работе в октябре 1944 года напоминают, что в народном войске в настоящее время проходит службу много «офицеров АК, которых привели солдатский долг и добрая воля вопреки обману и клевете господ из главного штаба АК и которые занимают теперь высокие посты, работая с глубокой верой в справедливость нашего дела»{280}. В самом деле, заместитель начальника службы мобилизации и пополнений Войска Польского докладывал, например, о составе руководящих кадров в аппарате мобилизации и пополнений в начале ноября: «Общий состав: офицеров — 76, в том числе 20 — из Советской Армии, 30 — из довоенной армии, 24 выдвинуты из младших офицеров и 2 — из партизанских отрядов»{281}. Что же касается строевых частей войска, то еще 2 октября очередная инструкция политико-воспитательного управления 1-й армии отмечала:

«Мы уважаем привязанность членов АК к своей организации, в рядах которой они боролись и подвергались репрессиям. Масса рядовых и офицеров АК, искренних патриотов, сражается в рядах нашей армии с врагом. Мы относимся к ним как к братьям»{282}.

Двери были открыты. Если говорить о власти новой Польши, если говорить о новом, народном Войске Польском — двери были открыты и в мае 1944 года на Волыни, и в августе — на Люблинщине, и еще в октябре. Во имя единственного пути, который тогда уже мог нас объединить — пути через фронт, к победе. Во имя серьезности лозунгов, которые мы провозглашали, во имя уважения к собственной программе. С учетом также патриотического достоинства политических противников. Во имя того высочайшего, что объединяло, несмотря ни на что, того, что все еще оставалось самым насущным для нации. Для всей нации, в том числе и для той ее части, которая на освобожденных землях Правобережной Польши переживала революцию. Ибо и здесь бурная волна текущих событий не могла, не должна была заслонять того, что все еще было главным, — дело жизни и смерти.