Сорок четвертый. События, наблюдения, размышления

«…Любые попытки включения польских частей в русские войска или же в части Берлинга являются насилием, которому следует решительно противодействовать…»

Этот пункт, затерявшийся среди многих других, представляется совершенно естественным. Если шаг за шагом, документ за документом проследить позицию представителей старого порядка, поражают естественность ее развития, внутренняя железная логика, последовательность. Исходным пунктом было признание единственной в начальный период оккупации польской власти — «лондонского» правительства — не только единственной властью де-факто, но и единственно возможной. Такому подходу нечего поставить в упрек, кроме результатов, кроме этого абсурда национального самоубийства, который ожидал страну в конце. Разве нельзя было предвидеть этот результат? Сегодня мы располагаем доказательствами, что не только могли его предвидеть, по и предвидели:

«В вашем приказе от 19 ноября в пункте V вы указываете, что любые попытки включения польских частей в Красные войска или в части Берлинга являются насилием, которому, следует, решительно противодействовать. Я ставлю вопрос, что означает для воинской части решительное противодействие насилию? Рассчитываете ли вы, что советское командование допустит без предварительного политического соглашения нахождение рядом с собой польских частей, подчиняемых легальным властям Речи Посполитой?

В своем приказе вы говорите о вооруженной самообороне против русского террора и в то же время спрашиваете, должны ли ваши отряды по требованию Советов сдавать оружие. Возможна ли самооборона без оружия?»{255}

Да, именно так. Генерал Казимеж Соснковский, главнокомандующий польскими силами, находившийся в Лондоне, отлично видел последствия, вытекающие из такой позиции. 18 февраля 1944 года на заседании совета министров он решительно потребовал ответа на вопрос: «Должны ли вышедшие из подполья отряды в ответ на категорическое требование Советов сдавать оружие, или же им предстоит оказывать вооруженное сопротивление?» Поскольку некоторые члены правительства высказали мнение, что единственно правильным решением в этом случае был бы приказ о сдаче оружия, генерал Соснковский заявил, что такого приказа он «отдать не может и не отдаст»{256}.

Итак, никаких недомолвок. Между солдатом подполья и тем единственным почетным путем, который мог бы фактически объединить его с новой Польшей, путем, ведущим через совместную борьбу, должна была быть возведена преграда — кровь, пролитая при выполнении приказа о «решительном сопротивлении» и «самообороне»{257}.

Юзефа Мацкевича — коллаборациониста, сотрудника гитлеровской прессы в Вильно — не любил и не уважал никто — ни в виленской АК, ни в центре, ни в Лондоне. Он был изменником, явным изменником — как для генерала Бура, так и для генерала Соснковского. Но разве в самых глубинных замыслах планов «Лондона» и Варшавы, в замыслах, которые с такой проницательностью вывел на поверхность своими вопросами генерал Соснковский, не содержалось именно то, что Юзеф Мацкевич сформулировал сначала на страницах гитлеровского «Гонец Вильненский», а впоследствии в книге «Дорога в никуда», вышедшей в эмиграции.

«Говоришь, шансы на победу в этой борьбе сомнительны? — писал Юзеф Мацкевич. — Пусть даже никаких! Согласен. Я не согласен, но предположим в данный момент, что согласен. Я иду даже дальше и предполагаю теоретически, что в борьбе против большевизма погибнет вся нация без остатка. Так вот, поскольку я считаю, что большевизм является злом самим в себе, злом объективным, я предпочитаю, чтобы моя нация вовсе не существовала, чем была бы большевистской и стала инструментом распространения зла в мире».