Сорок четвертый. События, наблюдения, размышления

В новогоднюю ночь на 1 января 1944 года на первом заседании Крайовой Рады Народовой только, что назначенный командующим Армией Людовой гражданин Липский (генерал Михал Роля-Жимерский) говорил, что польский народ «видит свое спасение в вооруженной борьбе с немецкими захватчиками и верит, что во взаимодействии с армиями союзников добьется скорой победы». Главное командование Армии Людовой должно «поставить себе в качестве самых важных задач: 1) организацию и планирование боевых действий в масштабе всей страны; 2) координацию боевых действий в стране с наступательными операциями союзников на главных театрах этой войны. Одной из главных задач в этой борьбе является удар по вражескому транспорту», ибо позиция сил, которые представляет КРН, «должна заключаться не просто в благожелательном и дружественном отношении к союзным армиям, но и в плановом согласовании боевых акций АЛ в стране с операциями на главных фронтах войны»{19}.

Армия Людова не вступила в игру с дьяволом на картах той масти, которой переиграла его еще год назад. Она сделала ставку на пятую масть. На козырную. На «зеленую»… На партизанский лес. Она приступила к созданию в лесу партизанских батальонов и бригад, к осуществлению продуманных и действенных ударов по коммуникациям врага на приближавшемся фронте, по-своему прокладывая наступающим советским войскам, от которых ждала спасения, путь к польским землям. Оперативный приказ Главного командования Армии Людовой от 26 февраля 1944 года, направленный частям II Люблинского округа АЛ, гласил:

«Союзные советские войска наступают глубоким клином, заняв подвижными частями Ровно, Луцк, Владимир-Волынский… Между двумя участками фронта на направлении Коростень, Сарны, Луцк обозначилось весьма заметное ослабление немецкого фронта… Главное командование Армии Людовой намеревается немедленно предпринять на территории Люблинщины интенсивные операции с целью усугубить тяжелое положение немцев на этом участке, способствовать продвижению союзных советских войск на запад и облегчить полный прорыв фронта»{20}.

ДАЛЕКО, ДАЛЕКО…

Волынь — начало.

«Аресты и облавы не прекращаются. Неудивительно, что в этой атмосфере люди надеются на какие-то неожиданные события на фронте, которые избавили бы нашу жизнь от тяготеющего над ней кошмара, — пишет Людвик Ландау. — Вот почему жалкий вид немцев в связи с обстановкой на фронте, с приближением большевиков служит для нас утешением… Уже ходят слухи, что кроме Ковеля авиадесанты заняли Хрубешув и Хелм. Разумеется, фантазия, но действительность такова, что ее трудно отличить от фантазии — ведь и взятие советской конницей Луцка произошло, видимо, столь внезапно, что большевики застали немецких чиновников за письменными столами»{21}.

Однако приближение советских войск к польской земле вызывало отнюдь не однозначные настроения. Тот самый клин, тянувшийся через Волынь и доходивший, как тогда казалось, почти до Буга, пробуждал не только надежды, но и беспокойство. Миллионы людей, которым грозило уничтожение, миллионы людей, измученных до предела, миллионы простых людей в Варшаве, в Люблине или в келецкой деревеньке смотрели на него с надеждой. Это понимал и Ландау, когда писал:

«Желание скорейшего прихода большевиков как единственного спасения от гибели, грозящей со стороны немцев, стало преобладать уже в широких кругах»{22}.

Это понимал и командующий Армией Крайовой генерал Бур (Тадеуш Коморовский), который еще в декабре 1943 года с тревогой сообщал в Лондон, что «в массах появляется склонность рассматривать Советский Союз как избавителя от немецкого террора»{23}.