Сопротивленец

Еще через часик бабуля с какой-то сумочкой вышла из дома и ушла в город, а еще через часик она вернулась домой. Из дома выходили еще жильцы соседних комнат или квартир, мама с ребенком, какой-то дедок, еще женщины. Ничего особенного больше в дневное время суток не происходило. А вот в 20.45 по моим часам к двери озираясь, как настоящий «шпион» из фильмов, подошел молодой парень и быстро юркнул в открывшуюся дверь. С 21.00 часа в городе был введен комендантский час, поэтому улица уже была пустая. В бинокль я его разглядел и узнал. Подождав еще минут сорок, я увидел, что парень вышел из дома, поежился, и быстро стал удаляться. Я так же быстро двинулся за ним. Он оглянулся, и я помахал ему рукой. Он притормозил, я подошел и он, узнав меня, расплылся в улыбке:

— А я думал, что уже никто не придет, расстроился, мы так ждем вас!

— Как тут обстановка? Видел, что повесили нашу разведгруппу, тоже шли взрывать немецкие штабы, да не дошли, кто-то из жителей донес на них.

— Не может быть, чтобы наши донесли, вы что-то знаете?

Не буду ж я ему рассказывать, что читая в свое время книги и рассказы о войне, наткнулся на случай, запомнившийся тем, что повешенные партизаны провисели почти два месяца. А тут, увидев повешенных наших ребят, тот рассказ и вспомнился, что именно при обороне Москвы наша диверсионная группа спецчасти при штабе Западного фронта должна была взорвать немецкий штаб. Перейдя линию фронта, на подступах к городу решили отдохнуть и погреться, разведя костер на кладбище. Дым от костра заметила одна из жительниц города и отправилась к оккупационным властям, сообщив им, что на кладбище партизаны. Немцы тотчас же двинулись на их поимку. Безоружные парни и девушки, у которых была лишь взрывчатка, были схвачены. Однако ничего не добившись от молодых людей, фашисты их повесили. По приказу германского командования трупы запрещено было снимать с виселицы и хоронить. Так немцы пытались устрашить волоколамцев. 45 суток провисели на перекладине трупы москвичей.

Как описывали это событие наши военные корреспонденты:

«Первое, что мы увидели в это зимнее утро на Солдатской улице, была виселица. Толстое бревно одним концом было прибито к опутанному проводами телеграфному столбу, другим концом к двум березам. Те, кто был повешен немцами 5 ноября, лежали на снегу с веревками на шеях, их сняли первые же бойцы, вошедшие в город.

Женщина, неподвижно стоявшая над телами погибших, сказала:

— Их допрашивали в моем доме. Вот этот, высокий — их старший, он все время молчал. Их сначала расстреляли, а потом мертвых повесили. В него стреляли шесть раз, а он все не падал. А эта девушка, совсем молоденькая, на допросе сказала: „Я ничего не скажу. Я люблю свою Родину и умру за нее“. Причем до войны эти парни и девушки были не профессиональными военными, а слесарями, машинистом, швеями, то есть людьми, совсем невоенных профессий».

— Догадываюсь, что их кто-то увидел и донес. Куда сейчас идем?

— Мы тут в частном секторе прячемся. Просто, нас слишком многие в лицо знают, могут узнать и донести.

— Вот, а сам мне только что говорил, что не могут донести. Давай сделаем крюк и зайдем, узнаем про вторую явку.

Комсомолец провел меня окружным путем и мы с соседней улицы, перемахнув через забор, пробрались к разбомбленному дому.

Я тихо посвистел, показывая, что свои, чтобы Лосев меня не зашиб. Встретившись, я представил ему местного подпольщика и стал спрашивать, как у него идут дела?

Лосев стал рассказывать, что утром вышел мужик и осмотрел калитку, где Лосев нарисовал черточку и 22. Однако ему не понравилось то, что где-то в 18 часов пришел хозяин дома, наверное, после рабочей смены с каким-то мужчиной, потом через полчаса еще один, потом еще, в общем, их там вместе с хозяином пятеро мужиков.

— Вот елки-палки, — задумчиво протянул комсомолец, — у нас троих подпольщиков, наших товарищей, за эти четыре дня взяли.

— Да-а-а уж, мне это тоже не нравится, — поддержал я Лосева.

Просидев в разбитом доме еще часа три, мы увидели, как из дома, где находилась наша явка, вышло четверо мужчин, которые пошли по направлению к центру города.