Соотношение сил

– Шарлотта – жена Физзля, она в Америке. Ее с двумя маленькими детьми чудом выпустили из России в тридцать седьмом, после того, как его арестовали. Она не знает, что с ним. Вот, я отправил телеграмму Нильсу, он ей сообщит, что все в порядке. Теперь поняла?

Эмма молча кивнула.

– Ну, а как тебе моя идея использовать в качестве активного вещества рубин?

– Гениально. – Эмма улыбнулась. – И просто, как все гениальное. Камень пролежал без пользы сто лет, вот, наконец нашлось ему применение.

Она хотела спросить про кольцо, но не решилась. Сейчас это прозвучало бы бестактно.

* * *

Ося ждал профессора Мейтнер в ресторане на Королевском острове, возле городской ратуши. По телефону он представился корреспондентом «Таймс» Джоном Касли.

В Стокгольме стало совсем тепло, сквозь молочную дымку просвечивало солнце, на площадке перед верандой чирикали воробьи, мягкий ветерок трепал кисейные занавески.

«Уехать в Альпы, спрятаться, забиться в нору, забыться хотя бы на неделю, никого и ничего не видеть, кроме неба и горных вершин, – лениво мечтал Ося, обводя черенком чайной ложки контуры бликов на скатерти, – и конечно, просмотреть свой дырявый дневник, переписать оттуда самое ценное, пока не забыл. Любопытно, сколько слов провалилось в дыру от пули?»

– Мистер Касли? – произнес рядом низкий женский голос.

Он увидел пожилую даму, довольно высокую, худую, с прямой спиной. Чистое лицо, почти без морщин, правильные, немного тяжелые черты, большие серые глаза. Седые волосы собраны в узел на затылке. Синее платье с круглым белым воротничком, как у гимназистки. На фотографиях она выглядела старше и грубей.

– Профессор Мейтнер. – Ося поднялся, протянул руку.

Рукопожатие у нее было крепкое, мужское, кисть тонкая и прохладная. На среднем пальце остро сверкнул бриллиант.

– Извините, я опоздала. – Она взглянула на часы. – На целых пятнадцать минут.

– Спасибо, что пришли. Могу представить, как вам надоели журналисты.

– Что, простите?

Ося решил, что она плохо слышит, и повторил громче:

– Журналисты вам, вероятно, надоели.

– Мистер Касли, у меня все в порядке со слухом. – Она холодно улыбнулась. – Просто ваше замечание показалось мне странным. Какие журналисты? О чем вы?

Голос ее звучал ровно, спокойно, полные бледные губы улыбались.

– Профессор Мейтнер, я наслышан о вашей скромности, но ведь не до такой же степени. – Ося покачал головой. – Вы автор главного открытия века…

– Бросьте. – Она махнула рукой. – В науке женщина – досадное недоразумение, хуже, чем негр в Америке или еврей в Германии. Даже не второй, а десятый сорт.

Ося достал чистый блокнот и карандаш, быстро записал ее слова, не поднимая головы, произнес:

– Да, знаю, свою первую публичную лекцию вы читали в Берлинском университете в двадцать втором году. Тема «Значение радиоактивности для космических процессов». Какая-то ежедневная газетенка в сообщении о лекции молодого доцента-женщины вместо «космических» напечатала «косметических».

– Вы недурно подготовились к интервью, но все-таки не понимаю, чем вас так заинтересовала моя скромная персона?

Подошел официант, Ося спохватился, передал ей открытое меню.

– Здесь отлично готовят рыбу.

– Закажите мне что-нибудь на свой вкус. – Она отложила меню в сторону, даже не заглянув в него, и достала из сумочки сигареты.

Сумочка была старая, потертая, сигареты дешевые.

Официант чиркнул спичкой. Ося заказал две порции овощного салата и жареного палтуса с чесночным соусом.

– Открытие века, – пробормотала Лиза, – разве вы не знаете, что оно принадлежит профессору Гану и доктору Штрассману? Вот их действительно должны атаковать журналисты.

– Должны, – кивнул Ося, – но не атакуют. Ни одного интервью за год. Как думаете, почему?

– Понятия не имею.

– Между прочим, отличная тема для журналистского расследования. – Ося покрутил в пальцах карандаш. – Нацистские ученые присвоили чужое открытие и распорядились им по-нацистски.

– У них нет выхода, в Германии нацизм. – Лиза прищурилась и выпустила струйку дыма.

– Эйнштейн, Ферми, Силлард и многие другие не смогли жить и работать при нацизме.

Ося попытался поймать ее взгляд, но она смотрела на воробьев за стеклом веранды и ответила чуть слышно:

– Конечно, жить при нацизме евреям невозможно.

– Ферми – итальянец, в Италии антисемитизм не так силен, как в Германии.

– Лаура, его жена, еврейка, а Италия – провинция рейха.

– Считаете, дело только в этом?

– В чем же еще? Бросить все, что создавалось десятилетиями, бежать неизвестно куда, без гроша в кармане… Мистер Касли, вы просто плохо представляете себе, что такое эмиграция.

– Совсем не представляю. – Ося кашлянул в кулак. – Но знаю, Эйнштейн уехал в тридцать втором, до прихода Гитлера к власти.

– Это Эйнштейн. – Лиза развела руками. – Любая страна почтет за честь принять его. К тому же он теоретик. Ничего, кроме собственной головы, ему не нужно. Вот я вовсе не гений, я не могу без своей лаборатории, поэтому торчала в рейхе до последнего. Не мне судить тех, кто остался. Если бы не угроза угодить в лагерь, не знаю, как бы я поступила.

– В любом случае вы бы не…