Нам нравится думать, что воспоминания будто бы способны вернуть то, что мы знали в прошлом. Но воспоминания не в состоянии вправду вернуть нас обратно; они лишь воспроизводят фрагменты наших прежних ментальных состояний, когда на нас оказывают влияние какие-то виды, звуки, прикосновения, запахи и вкусы. Тогда что делает некоторые воспоминания такими реальными? Секрет в том, что опыт реального времени столь же косвенен! Ближе всего к постижению мира, в любом случае, мы подступаем благодаря описаниям, которые составляют наши агенты. На самом деле, если бы мы спросили вместо того, почему реальные предметы кажутся реальными, нам стало бы ясно, что это тоже зависит от воспоминаний об уже известном.
Например, когда мы видим телефон, у нас есть представление не только о том, что мы видим воочию – будь то цвет, текстура материала, размер и форма, – но и о том, каково ощущение телефонной трубки у уха. Еще, похоже, мы заранее знаем, для чего нужны телефоны; что говорить нужно вот сюда, а слушать вот тут; что, когда аппарат звонит, нужно снять трубку; что, когда хотим позвонить, надо набрать номер. У нас есть ощущение того, сколько приблизительно весит аппарат, мягкий он или жесткий, и мы представляем, как выглядит тыльная сторона трубки, хотя мы даже не касались аппарата. Эти ощущения порождаются воспоминаниями.
Иллюзия имманентности:
Отчасти поэтому нам кажется, что время, воспринимаемое как «настоящее», протекает здесь и сейчас. Но нельзя утверждать, что когда какой-либо реальный объект возникает у нас перед глазами, его полное описание мгновенно становится доступным. Наше ощущение мгновенного ментального времени ущербно; наши агенты зрения начинают активировать воспоминания раньше, чем успевают выполнить свои прямые обязанности. Например, когда мы видим лошадь, предварительное узнавание ее облика может привести к тому, что некоторые агенты зрения примутся вызывать воспоминания о лошадях прежде, чем другие агенты зрения отличат ее голову от хвоста. Восприятие способно пробуждать воспоминания настолько быстро, что мы путаем увиденное воочию и навязанное памятью.
Это объясняет некоторые субъективные различия между ви́дением и запоминанием. Если мы сначала вообразили черный телефон, нам, вероятно, не составит труда мысленно перекрасить его в красный цвет. Но когда мы видим черный телефон, а затем пытаемся думать о нем как о красном, наша система зрения отказывается слушаться! Следовательно, опыт ви́дения имеет относительно строгий характер, в отличие от опыта воображения. Остальная часть разума пытается навязать агентам зрения некие изменения, а эти агенты сопротивляются – и обычно побеждают. Возможно, именно эту строгость описаний мы отождествляем с «жизнеподобием» или «объективностью». Не стану утверждать, что она всегда иллюзорна, поскольку часто объективность действительно отражает стабильность физических объектов. Но порой наше чувство объективности может подводить, как в случаях, когда воспоминания становятся более живыми, более стабильными, чем реальность вокруг. Например, наше отношение к тому, что нам нравится или что ненавистно, нередко гораздо менее подвержено переменам, нежели сами эти чувства – особенно это верно в отношении к другим людям. В подобных случаях наши личные воспоминания могут быть строже, чем реальность.
15.6. Многообразие памяти
Мы часто говорим о «памяти» так, будто это нечто цельное. Но ведь у людей множество воспоминаний. Некоторые наши знания кажутся нам как бы полностью отделенными от времени, например такие факты, как то, что двенадцать дюймов составляют фут или что бык может ударить рогами. Другие знания как бы связаны с конкретными отрезками времени или местами в пространстве, скажем, воспоминания о местах, где мы жили. Третьи воспоминания кажутся этакими сувенирами на память о событиях, которые мы способны пережить заново: «Как-то, когда гостил у бабушки с дедушкой, я залез на старую яблоню».