Сообщество как городская практика

До этого я утверждала, что для понимания сообщества как культуры требуется нечто большее, чем анализ наших персональных сетей. Идею сообщества как нарративного конструкта и как конструкта, достижимого посредством практик или перформансов, невозможно заместить идеей персональных сетей, поскольку сети не покрывают те обширные области социальной жизни, в которых мы на практике осуществляем сообщество. В этой главе сначала утверждалось, что различные типы социальных связей подразумевают разные формы вовлеченности в сообщество. Узы, основанные, как полагается, на привязанности, представляют собой очевидные связи, которые поддерживают наши воображаемые представления о сообществе. В меньшей степени это характерно для взаимосвязей, которые могут быть основаны на взаимной зависимости без взаимной социальной ориентированности. И все же, как мы видели, здесь у индивида тоже может появляться ощущение принадлежности, причем даже в реляционном контексте крайне публичных, фрагментированных, кратких и поверхностных взаимодействий между людьми в контекстах, которые могут быть далеки от тех, что нам привычны. Многие наши коммуникации лицом к лицу лишь незначительно выходят за рамки подобных мимолетных столкновений. Рассмотренные идеальные типы связей действительно не обеспечивают основание для сообщества как культуры в любых ситуациях и в равной степени или же для всех одинаковым образом. В повседневном смысле термин «сообщество» обозначает некую группу, к которой принадлежит тот или иной человек. Ощущение единения с другими имеет много общего с психологическими процессами, которые здесь не обсуждались. Люди не являются автоматическим продуктом групп, даже несмотря на то, что вслед за Тилли мы утверждали, что людей можно рассматривать в качестве реляционных и взаимодействующих (transactional) существ. В социологии отсутствует адекватная концептуальная рамка для превращения этих личных идентичностей в предмет исследования – это в самом деле следует оставить психологам. Поэтому мы указывали на социальные идентичности и социальные процессы идентификации в качестве того поля исследования, где социологии действительно есть что сказать.

Во-вторых, я выдвинула тезис, что одних лишь типов отношений недостаточно для теоретического осмысления сообщества. Сообщество в качестве городской практики зависит от реляционных контекстов, в которые встроены социальные связи. Подобные реляционные контексты представляют собой социальные пространства, варьирующиеся в диапазонах континуума приватности и континуума доступа. Континуум приватности зависит от нашего контроля над информацией о себе; континуум доступа зависит от нашей воли приходить и уходить по собственному желанию.

Посредством рассмотрения публичной осведомленности – такой характеристики реляционного контекста, когда мы обладаем знанием о других, не зная их лично, – я также продемонстрировала, что транзакции и взаимозависимости с другими, с которыми у нас случаются повторяющиеся мимолетные столкновения (в сетевых исследованиях они составляют те «отсутствующие связи», которые, предположительно, не имеют значения), могут помочь нам осуществлять сообщество на практике. Хотя индивидуально мы можем испытывать чувство принадлежности даже в наиболее анонимных и публичных реляционных контекстах, сообщество требует большего. В рамках публичной осведомленности потенциалом вклада в сообщество как культуру обладают транзакции. Они могут предоставить нам любой тип знания о других в пространстве, доступном почти для всех. Аналогичным потенциалом обладают привязанности, хотя в данном случае появляющаяся у нас осведомленность может быть скорее институциональной, а отношения могут становиться прочными вовлеченностями, а не мимолетными столкновениями.

Мимолетные столкновения, происходящие в институциональных окружениях наподобие школы, откуда родители забирают своих детей, церкви, мечети, синагоги и других пространств без открытого доступа, часто приобретают прочность. Здесь мы можем оказаться в одинаковом положении с категориально схожими людьми, одновременно применяя стереотипные категоризации для обозначения границ – кого мы не рассматриваем в качестве части «нас». Поэтому для обозначения подобных взаимодействий я сделала выбор в пользу понятия «вовлеченности» (engagements), а не «столкновения» (encounters). Но, поскольку в глобализированном, технологически развитом, мобильном и зачастую секуляризированном мире класс и религия все менее становятся определяющими факторами, подобные интегрирующие системы координат могут становиться менее очевидными или даже совсем утрачивать релевантность. Институты по-прежнему могут выступать в качестве средоточий прочных вовлеченностей [в отношения] с другими, однако они формируют ситуативную, а не нормативную нормальность.