Сообщество как городская практика

Поэтому исходный вопрос относительно сообщества заключается в том, где оно кончается или же где в игру вступает исключение: для понимания того, чем может быть сообщество, представляемое в качестве некой воображаемой сущности, прежде всего нужно разобраться с тем, как осуществляется работа по проведению границ. Модель рассмотрения исключения в направлении, намеченном Альбертом О. Хиршманом, содержит риск, который Чарльз Тилли провокационно назвал «ментализмом» (Tilly 1998: 17), поскольку указанные процессы, когда кто-то желает, кому-то разрешается или кто-то может находиться «в» [сообществе], в конечном итоге опираются на «общие интересы, мотивации или настроения, выступающие основой неэгалитарных институтов». Там, где люди могут отказаться от участия [в сообществе] или могут быть вытеснены [из него], агентность получает приоритет над структурой. Там, где люди рассматриваются в качестве лишенных возможности для вступления [в сообщество] или ощущающих обязанность к участию [в нем], социальная структура получает приоритет над агентностью. В результате индивид оказывается либо недосоциализированным (рациональный актор, который самоустраняется, присоединяется или сдерживается другими рациональными акторами), либо сверхсоциализированным (общество навязывает нормы для действия в качестве как инсайдера, так и аутсайдера, а индивид действует соответствующим образом; см. Granovetter 1985: 485 / Грановеттер 2002: 47). Как убедительно показал Грановеттер, общим для подобных подходов к индивиду является «концепция действия и принятия решений атомизированными акторами» (ibid. / там же. Единственное различие между ними заключается в том, что этот выбор индивидов рассматривается как происходящий свободно, с учетом их преференций, либо под воздействием силы и принуждения. Даже в этом случае социальное воздействие выступает «силой, которая незаметно входит в умы и тела индивидов, изменяя их способы принятия решений» (ibid.: 486 / там же: 48). Тилли, ссылаясь на работы Роберта К. Мёртона, утверждает, что ментализм создает помехи для изучения неравенства:

Если рассматривать в качестве принципиальных источников неравенства психические состояния, то остаются загадкой те причинно-следственные цепочки, посредством которых данные состояния в действительности производят те результаты, которые обычно им приписываются, – в особенности если учесть, насколько редко мы, люди, доводим до конца те точно сформулированные цели, которые мы сознательно преследуем (Tilly 1998: 17).

Хотя основной темой процитированной работы Тилли является неравенство, стоит уделить немного больше внимания его рассуждениям в рамках нашей попытки понять сообщество как состоящее из городских практик, поскольку способы функционирования власти превращают символические границы в границы социальные, которые воздействуют на возможности и жизненные шансы зачастую прямым, материальным образом. Тилли (ibid.: 17–18) отвергает обращение к ментальным состояниям, поскольку это является проявлением эссенциализма, общераспространенного в социальных науках. Несмотря на различие позиций между отдельными их представителями, общим основанием для них зачастую оказывается предположение о существовании и принципиальной значимости «самодвижущихся сущностей» или «самоподдерживающихся сущностей, будь то индивиды, группы или общества» (ibid.: 18). Тилли же, напротив, утверждает, что масштабные, значимые виды неравенства соответствуют категориальным, а не индивидуальным различиям. Тилли определяет категории реляционно, в качестве набора «акторов, которые обладают некой общей границей, отличающей их всех от по меньшей мере одного набора акторов, явно исключаемых этой границей, и соотносящей их с этим набором» (ibid.: 69). Пьер Бурдьё аналогичным образом призывает к реляционному пониманию социального мира, поскольку последний