Сообщение

«А вы, в треволненьях грядущего дня, возьметесь ли вы
умереть за меня?»
Он щелкнул по чаше – запело стекло. Неслышно кровавое
солнце плыло.
И ласточка в небе пылала, легка, но Симон смолчал,
и смутился Лука.
Один Иегуда (не брат, а другой) сказал, что пойдет ради
вести благой
на крест. Снятся мертвому сны о живом, шепнул —
и утерся льняным рукавом.

И если хамсин, словно выцветший дым, к утру обволакивал
Иерусалим, —
печеную рыбу, пустые рабы, мы ели, и грубые ели хлебы,
чуть слышно читали четвертый псалом, вступая
в заброшенный храм сквозь пролом —
молились солдаты мечу и копью, мурлыкали ветхую песню
свою,
доспехами тусклыми страшно звеня… Возьметесь ли вы
умереть за меня?

Продрогла земля, но теплы небеса, тугие, огромные, как
паруса,
и плотный их холст так прозрачен, смотри, – как
мыльный пузырь с кораблями внутри,
как радуга, радость всем нам, дуракам, спешащий к иным,
да, к иным облакам.
И ангелу ангел: ну что ты забыл внизу? Ты и там погибать
не любил.
И в клюве стервятник воды дождевой приносит распятому
вниз головой.

«Голосит застолье, встает поэт, открывает рот (кто его просил?)…»

«A собраться вдруг, да накрыть на стол…»

Александр Сопровский

1.

Голосит застолье, встает поэт, открывает рот (кто его просил?).
Человек сгорел – бил тревогу Фет, но Марию Лазич
не воскресил,

Человек горит, испуская дым, пахнет жженым мясом,
кричит, рычит.
И январским воздухом молодым не утешившись, плачет
или молчит.

Ложь, гитарный наигрыш, дорогой. Непременно выживем,
вот те крест.
Пусть других в геенне жует огонь, и безглазый червь
в мокрой глине ест.

И всего-то есть: на устах – печать, на крючке – уклейка,
зверь-воробей
в обнаженном небе. Давай молчать. Серой лентой
обмётанный рот заклей,

ибо в оттепель всякий зверь-человек сознает, мудрец
не хуже тебя,
что еще вчера небогатый снег тоже падал, не ведая и скорбя,

и кого от страсти господь упас, постепенно стал холостая
тень,
уберегшая свой золотой запас, а точнее, деньги на черный
день.

2.