Дворами проходит, старьё, восклицает, берем.Мещанская речь расстилается мшистым ковромпо серой брусчатке, глухим палисадникам, гденастурция, ирис и тяжесть шмелей в резеде.Подвальная бедность, наследие выспренних лет…Я сам мещанин – повторяю за Пушкиным вслед,и мучаю память, опять воскресить не могуковер с лебедями и замок на том берегу.Какая работа! Какая свобода, старик!Махнемся не глядя, я тоже к потерям привык,недаром всю юность брезгливо за нами следилугрюмый товарищ, в железных очках господин.Стеклянное диво, лиловый аптечный флаконроняя на камни, медяк на ладони держа —еще отыщу тебя, чтобы прийти на поклон —владельца пистонов, хлопушек, складного ножа…
«Век обозленного вздоха…»
А. В.
Век обозленного вздоха,провинциальных затей.Вот и уходит эпохатайной свободы твоей.Вытрем солдатскую плошку,в нечет сыграем и чет,серую гладя обложкукниги за собственный счет.Помнишь, как в двориках русскихмальчики, дети химер,скверный портвейн без закускипили за музыку сфер?Перегорела обида.Лопнул натянутый трос.Скверик у здания МИДапыльной полынью зарос.В полупосмертную славужизнь превращается, какедкие слезы Исавав соль на отцовских руках.И устающее ухослушает ночь напролетдрожь уходящего духа,цепь музыкальных длиннот…
«Не горюй. Горевать не нужно…»
Не горюй. Горевать не нужно.Жили-были, не пропадем.Все уладится, потому чтона рассвете в скрипучий домосторожничая, без крика,веронала и воронья,вступит муза моя – музыкагородского небытия.Мы неважно внимали Богу —но любому на склоне летоткрывается понемногустародавний ее секрет.Сколько выпало ей, простушке,невостребованных наград.Мутный чай остывает в кружкес синей надписью «Ленинград».И покуда зиме в угодуза простуженным слоем слойголословная непогодарасстилается над землей,город, вытертый серой тряпкой,беспокоен и нелюбим —покрывай его, ангел зябкий,черным цветом ли, голубым, —но пройдись штукатурной кистьюпо сырым его небесам,прошлогодним истлевшим листьям,изменившимся адресам,чтобы жизнь началась сначала,чтобы утром из рукавагрузной чайкою вылеталанезабвенная синева.