– Не знаю, – в конце концов, признается он.
– То-то! – я доволен. – И таких вопросов я могу задать тебе двести семьдесят три тысячи!
Дедок обиженно протягивает мне куклу.
– Ты лучше сюда смотри, грамотей! Для чего, спрашивается, сделано? Для воспитания материнских чувств, верно?
– Ну да…
– А если так, то объясни мне, почему для того чтобы она пищала слово «мама», надо со всей силы давить ей живот? По-твоему, это разумно?
Я озадаченно молчу.
– Вот тебе и двести семьдесят три тысячи! – дедок Филя пренебрежительно машет рукой. – Еще и собака за окном лает.
– Какая собака?
– А та, что к ветру.
Я ничего не понимаю, и дедок терпеливо поясняет:
– Собака лает, ветер носит. Стало быть, чичас задует.
«Чичас» или не «чичас», но он прав. Вскоре и впрямь начинает задувать, меня подхватывает, словно древесный лист и несет в сторону. С каждой секундой скорость нарастает и нарастает. Подобно ястребу я пронзаю густые чащи, рву паутину и лавирую меж близких древесных стволов. А чуть кроны уносятся вниз, и я лечу уже под самыми облаками.
Делать нечего, и я с удовольствием рассматриваю землю. Если не приближаться к ней слишком близко, она сказочно красива. Даже там, в тех местах, где обезображена человеческой деятельностью. Домики – словно детская мозаика, колхозные поля – нечто среднее между персидских ковром и лоскутным сибирским одеялом.
Но вот цивилизованный край иссякает, за равнинами Башкирии прорастают горы, за горами начинается морская гладь. Лететь над морем скучно, внизу – ничего, кроме дельфиньих спин и редких корабликов. А еще волны шепчут о грустном и вечном, – о вечном же думать сейчас не хочется.
По счастью, море тоже не бесконечно. Еще немного, и появляются африканские пирамиды. Они целятся в меня своими артиллерийскими конусами, и на всякий случай я поднимаюсь чуть выше. На приличной скорости пересекаю залитую солнцем пустыню, и в голове мелькают стихотворные строки:
Как нравились всегда пустыни мне,
Люблю я ветер меж нагих холмов,
И коршуна в небесной вышине,
И на равнине тени облаков…
Вот бы позавидовал мне Михаил Юрьевич! В его времена люди еще не летали. Разве что во снах. Сейчас появились дельтапланы, дирижабли, самолеты, – летать стало проще, нежели ездить на лошади…
Мне машет рукой крохотный человечек. Чуть снижаюсь и вижу, что это писатель Лупов Андрей Иванович. Сложив ладони рупором, он тоненько кричит:
– Передайте там кому-нибудь! Дескать, так и так – есть такой в тундре самобытный писатель. Лупов по фамилии, гений по призванию.
– Передам, – кричу я.
– А еще скажите, что пора бы уже печатать. Семнадцать псевдонимов сменил, сколько можно ждать! А эти сволочи даже в очередь не ставят! Вы уж скажите им, что так нельзя…
Я киваю. И тут же вижу притаившуюся за барханом фигуру Керосинщика. Словно моджахед он засел в песках с огромной базукой, выслеживая свою обычную дичь. Не кого-то конкретного, а того, кто первым подвернется под руку. Вас, меня – всякого, кто зазевается и проявит неосторожность. И он не ведает, что я давно уже над ним, что все его секреты для меня – открытая книга.
Дело в том, что Керосинщик не из плоти и крови, он – из железа. Потому и силен, как дюжина Поводырей, потому и боится воды, разгуливая всюду с клизмой, наполненной керосином.
Я цепляю рукой край тучи, рывком спускаю вниз невидимую задвижку-молнию. Заряд с треском распарывает небесную емкость, и голубой водопад устремляется вниз, дробясь по пути в струи и капли. Вся это радужно-прозрачная масса враз проливается на Керосинщика. Я вижу, как он корчится, пытаясь выпрямиться, но поздно. Пигментными старческими пятнами ржавчина расползается по его телу, рука со скрюченными пальцами скрипуче приподнимается да так и застывает. А я лечу дальше, потому что за горным склоном засели его друзья. Эти уже не караулят, – эти сами идут в наступление. Ущелье, распахнувшееся передо мной, буквально кишит фигурками вооруженных людей. Тяжелыми черепахами по узкой дороге ползут гусеничные монстры. И все это воинство рвется к моей стране. В обход линии Мажино, в обход постов и гарнизонов. В проводниках у наших недругов опытные егеря, а забытых горных троп, к сожалению, еще хватает.