Сонник Инверсанта

Выключатели в здешних палатах расположены на потолках, но меня высота потолков не смущает. Феронбутал вновь искристым разрядом пробегает по моим венам, время лишается своего прошлого и будущего, вытягиваясь в одно заунывное настоящее. Медлительно покачиваясь, я взлетаю над полом. Здание ощутимо сотрясается, и подобием дирижабля я торопливо плыву по коридорам больницы. Это снова напоминает покушение. Все тот же Питон включает невидимые механизмы, и потолок начинает стремительно опускаться.

Как рыба в пробитом пулей аквариуме, я мечусь меж сходящихся плоскостей в поисках выхода. Срывать с окон решетку бессмысленно, металл рассчитан на мускулы безумных и приварен на совесть. А есть ли что сильнее безумной мускулатуры? Очень и очень сомневаюсь…

Вентиляционная шахта проблескивает впереди подобием маячка. Рискуя расшибиться насмерть, я взвинчиваю скорость до первой космической и, развернувшись в воздухе ногами вперед, бью пятками по ребристому перекрытию. Снарядом вонзаюсь в тесное пространство и пролетаю дальше. Вентиляционная шахта плавным коленом изгибается вниз – и хорошо, что вниз. Вверху, я уверен, меня караулит все тот же хищный потолок…

Неровный шов металла обжигает спину, а по ободранным ладоням струится кровь. Но кто ж болеет гриппом во время артиллерийского обстрела! Не обращая внимания на раны, я продолжаю лететь по тесной оцинкованной трубе, а следом за мной с шипением рвется воздух. Это дом, подобием гармони сжимая и скручивая свое нутро, стремясь настичь и наказать беглеца. Беглец это я, и развязка, в конце концов, наступает. Словно поршень из взорвавшегося цилиндра, я вылетаю наружу – прямо под кроны посаженных во дворе каштанов. Все равно как воробей, обнаруживший в душном лабиринте комнат распахнутую форточку. Вот теперь я действительно свободен! В своей стихии и мелкий пескарь – царек. Пойди поймай скользкую рыбку!

По крутой дуге, развернувшись головой вперед, я лечу, огибая психиатрическое отделение. Три этажа красного кирпича, замурованные каминные трубы, зарешеченные темные окна – все остается внизу. Я вижу, как вибрирует и содрогается здание от внутренних конвульсий. Кирпичи, словно живые существа, явственно шевелятся в своих цементных гнездах, но это уже агония. Партия остается за мной, и, дразня своих врагов, я облетаю дом стремительными кругами, поднимаясь выше и выше. Здание глазеет на меня десятками окон, все более сотрясаясь от внутренней дрожи, тщетно пытаясь оторвать свое многотонное каменное тело и взмыть за мной следом.

А далее начинается неописуемое. Крыша дома со скрипом приходит во вращательное движение, – дом разворачивается верхним этажом, словно пытается удержать меня в поле зрения. Я продолжаю лететь, а здание закручивается фантасмагорическим штопором, и крошащиеся кирпичи вылетают из его гнущихся стен, оставляя множественные уродливые прорехи. Помахивая строению рукой, я свечкой взмываю вверх, чем и приближаю роковой финал. С грохотом шиферная крыша съезжает набок, тяжело обрушивается на землю. В пыльных облаках оседают трубы, искрит проводка, и дом начинает разваливаться. Клубы красной пыли медленно расходятся в стороны, и мне начинает казаться, что это расплывается в морской воде кровь раненного чудовища…

Глава 7 Будни по будням…

В палате у нас появился новенький. Сексуальный гангстер Валера. Не из тех сердцеедов-гурманов, что смакуют нюансы, доводя предсердия жертв до болезненных фибриляций, а скорее из сердцеедов-проглотов, которые, один раз наевшись, тотчас охладевают к своим жертвам. Это не их лозунг, это их суть. Пересаживаться из седла в седло, вкушая, сравнивая и забывая. Паразиты, обитающие в таких людях, дьявольски живучи и неразборчивы. Любая пища идет им впрок, а в выборе жертвы они сомневаются не более секунды.

До Валеры наша индианка пыталась соблазнить Касьяна, но ничего у нее не вышло. Касьян поступал в свое время в медицинский институт и даже успел соприкоснуться с теорией эмбриональных состояний человека. На том, видимо, и тронулся. Он никак не мог поверить в то, что записанная одномерным кодом на ДНК генная информация способна воссоздать живое существо. С ужасом в голосе он толковал мне что-то о таинствах индукционного влияния поведения родителей на развитие зародыша, о несомненном существовании общечеловеческой памяти, о гиперстрессе младенца при родах. И когда индианка что-то такое нашептала ему, он пришел в неописуемую ярость.

– Как ты можешь? – вопил он, удерживаемый мной и Мотей. – Как ты можешь такое предлагать?! Еще великий Петруччи пытался вдохнуть жизнь в неживое. Ты хоть понимаешь, насколько это жуткий и сложный процесс? Знаешь ли ты, что в результате многоплодия зачастую происходит форменный каннибализм, и побеждает опять же сильнейший?!…

Словом, любви у них не получилось.