Сонник Инверсанта

Я мазнул рукой по заляпанным штанам, с опаской лизнул. Увы, торт и впрямь был настоящим – сладким, многослойным и калорийным.

– Чье день рождения? – туповато поинтересовался я.

– Твое, чье же еще? Конрад Павлович заглянул в ведомости, распорядился заказать.

– Такая тортина была! – сокрушенно вздохнул Митя. По его лицу читалось, что он не прочь попробовать торт и в раздавленном виде. Угадав господствующее настроение, санитар энергично кивнул.

– Значит так, – произнес он. – Я про эти дела молчу, но чтобы через десять минут все сожрать до крошки! Штаны и одеяло простираешь сам. Потом Антонина зайдет, проверит.

Дверь снова прикрылась. Поймав краем глаза, синеватое свечение, я обернулся. Это светился сидящий в своем углу Керосинщик. Темные глазки его, полыхая, глядели на меня. Время от времени из угла вылетали огненные искрящиеся шарики. Все они по дуге проносились в мою сторону, не долетая самую малость, исчезали в воздухе. Никто, понятно, этих искристых посланий не видел, однако я почему-то сразу понял, что шарики, как и торт, – абсолютная правда.

Не все великие способны на великие жесты. Во всяком случае, наш санитар превзошел многих. Конраду Павловичу он и впрямь ни о чем не доложил, за что и заработал мою глубочайшую признательность. Торт мы благополучно сожрали, а белье мне помог выстирать в знак благодарности сладкоежка Митя. А еще чуть погодя все мои видения прошли сами собой. Уж не знаю, на каком именно этапе, но цепочка разомкнулась. Я вдруг понял, с чего все началось. Не с укола и не с тарелки больничной перловки, а с переодевания. Кудряш заляпал меня едой, а потом… Потом я одел в душевой предложенные мне шмотки и «поплыл». Теперь было ясно – с чего. Так ли уж трудно пропитать бельишко какой-нибудь ядовитой химией? Думаю, что нет. И над корявым словечком дедули мне следовало задуматься сразу. Слово «халат» он написал не зря. Знал хиромант – что подсказывать! Но нет пророков в своем отечестве, и дедулю я, увы, не понял. Зато теперь все наконец-то прекратилось. Эту ночь я провел почти спокойно. Как выяснилось, от ужасов организм тоже способен уставать. Жаль, что его невозможно было включать и выключать. Например, как плейер. Нажал кнопочку, зажмурился и улетел из действительности. Просто и удобно. Но, увы, в моем случае отключаться было невозможно. Чаще всего действительность оказывалась многослойной – совсем как торт, который мы слопали. Я мог прокрутить время назад, а мог промчаться несколько вперед, но покойной пустоты нигде не наблюдалось. Всюду пребывало нечто пестрое, исполненное шума и недоброй суеты. Это само по себе угнетало. Разум не готов был к восприятию бесконечности. Между тем, ничего иного мне не предлагалось. Я полз по шершавой ленте Мебиуса, и тело мое безобразно вытягивалось. Иногда получалось так, что макушка начинала упираться в пятки, а колени приходили в соприкосновение со спиной. Это было крайне неприятно…

Глава 6 Безумие тоже есть жизнь…

Согласно всем известным законам аэродинамики шмель летать не может. Очень уж большое у него тельце и слишком крохотные крыльца. Однако он летает и очень даже неплохо. Гена-пилот летать не умел, но он, по крайней мере, мечтал. Я же в своем нынешнем положении не мог даже мечтать. Разве что сожалел, что человек не подобен плееру. Всего-то и нужно, что пару батареек, да свеженькую запись на день. А там вставил кассету, натянул наушники и воспарил к облакам. И уже там, в далеком поднебесье, где-нибудь в объятиях звезды или кометы можно преспокойно умереть от счастья, от тонинга, доставшего до самых печенок, от мелодии, сочиненной чьим-то воспаленным воображением. И в этом смысле плеер гораздо удобнее, нежели человек. Последнего долго не послушаешь, последнего не всегда поймешь. А ведь он, в смысле, значит, человек, еще и есть-пить просит, ласки требует, подарков. Словом, одними батарейками не отделаешься. Осип был маленьким человечком, но внимания требовал преогромного. Я не особенно возражал, тем более, что в этом иллюзорном месте он стал для меня долгожданной точкой отсчета, единственным, на кого можно было опереться, не боясь подножки или подвоха.

Я лежал и цокал зубами от сотрясающего тело озноба, а Осип вышагивал по моей тумбочке, прогуливая привязанного к нитке таракана. К усачам, давным-давно заселившим больницу, он относился спокойно, с некой даже отеческой лаской. В отличие от меня, питавшего к насекомым давнюю брезгливость, он ратовал за терпение и симбиоз. Вот и сейчас, с умилением глядя на суетящегося под ногами таракана, он размеренно бубнил:

– Их бы маленьких воспитывать – еще не испорченных, а взрослый – что? Ни команд не знает, ничего. Опять же и людей боится…