Сонник Инверсанта

Время поедает день с видимым трудом – точно плохо прожаренную котлету, и далеким шаром Монгольфье над вечерним заревом медленно взлетает пятнистая луна. Задрав голову, Керосинщик смотрит на нее, и сумасшедшая идея приходит в его сумасшедшую голову. На моих глазах он дрожащей рукой подносит к луне зажженную спичку, и вспышка пламени моментально охватывает золотистый диск. Огонь угасает, и вместо луны остается черное пятно. Мгла душной волной окутывает землю, и диким воем наполняется вся наша больница. Самые находчивые жгут свечи с лучинами, разводят на полу костры, а я, вновь превратившись из облака в человека, бреду по коридорам, рассматривая лица, к которым за последнюю неделю (последний год? последнюю жизнь?) успел уже основательно попривыкнуть. Мы все сумасшедшие, и это тоже единит. Из соседней, расположенной за забором девятиэтажки, на нас пялятся глумливые лица обывателей, и мы гримасничаем. Потому что презираем их. Эти люди живут на другой стороне нашей плоской планеты. Они не понимают нас, а мы завидуем им. Эта пропасть непреодолима.

Я дергаю дверную ручку пульмонологического отделения и тут же натыкаюсь на Касьяна с Толиком-Маркизом. Черт его знает, зачем они бегают сюда. Наверное, покурить, потому что только здесь всегда пахнет табаком. Легочники – народ конченный, даже под страхом смерти продолжают смолить самокрутки. Табак выращивают здесь же, в больнице, в горшках из-под цветов. Это тайная плантация, о которой не знает никто из администрации. Впрочем, возможно, знают все, но никому нет до этого дела. Как ни крути, мы живем в свободной стране, и право травить себя всеми возможными способами имеет, в сущности, каждый из нас. Попросив у Касьяна самокрутку, Толик-Маркиз, неспешно затягивается. Но я продолжаю глядеть на Касьяна. Глаза у Касьяна большие и печальные – совсем как сожженная луна, губы страдальчески кривятся. Разумеется, у него опять горе.

– Понимаешь, – тоненьким голосом жалуется Касьян, – опять провинился. Миша санитар в ухо засветил.

– За что?

– Анализ сдать не могу.

– Ну да?

– Нет, ты не думай, с мочой и калом у меня полный порядок, – могу выдать хоть тонну, а вот с харчками напряженка…

– Насчет тонны – это ты не ври, – перебивает приятеля Толик-Маркиз. – Чтобы тонну выдать, надо скушать полторы.

– Ну, не тонну, так кило.

– Вот кило – другое дело, а то тонну! Скажешь тоже…

– Не в этом суть! Я же говорю – у меня с харчками – беда… Ну, не харкается у меня с утра, хоть тресни. А если с вечера нахаркаешь – высыхает, ядрить его! С одним-то плевком не побежишь, засмеют.

– А сколько им надо? – интересуюсь я.

– Примерно полсклянки.

– Может, помочь? – я гляжу на Касьяна. – Скинемся всей палатой, плюнем по разу и все.

– А если узнают?

– Как узнают-то?

– Так это… Они же в микроскоп глядеть будут.

– Ну и пусть глядят? Что они там увидят? На плевках не написано, кто их произвел.

– Ну, не знаю… – тянет Касьян. Ему хотят помочь, но он боится. Вообще-то он неплохой человек, интеллигент в первом поколении и еду из тарелок не ворует, но большой трусишка. Пресмыкается перед Керосинщиком с Поводырем, лебезит перед уборщицами и докторами. Все бы ничего, но у него вечно плохие анализы, и мне его жалко. У всех у нас имеется как минимум по одной крупной проблеме, а у него их целый букет. И изотопная диаграмма подкачала, и камни в почках, и желчь какая-то не такая. Теперь вот еще с харчками незадача.

– Ну, ты смотри, если что, мы всегда поможем.

Касьян печально кивает. В его глазах тоскливые слезинки. Он ждет, чтобы мы ушли. Тогда он запрется в кабинке и наверняка заплачет. Это единственное, что спасает его в этом беспросветном месте, и мне жаль, что у меня не получается того же самого. Чудная штука, но я действительно разучился плакать. Настолько разучился, что теперь уже сомневаюсь – а был ли я вообще когда-нибудь на это способен.

Глава 2 Будни продолжаются…