Сон разума

Войдя в квартиру, Фёдор, не переодеваясь, в костюме, лишь наспех скинув туфли в прихожей, бросился поскорее на диван в зале, почувствовав неимоверные усталость и ломоту во всём теле. Некоторое время он пролежал на спине без движения, однако левая нога немного подогнулась под правую, из-за чего было неудобно, но пошевелиться и поменять позу на более подходящую, он довольно долго не решался от изнеможения, потом собрался, сделал над собой усилие, почти бессознательное, лёг на бок, но теперь ему начало казаться, будто обивка дивана усеяна мелкими сухими крошками, столь чувствительной стала его кожа. Сильно, очень сильно задело Фёдора одно внезапное воспоминание из тех, с которыми мы живём всю жизнь, не предавая им особого значения, однако очень редко, но так случается, весь их смысл вдруг, в одно мгновение сливается с каждым из прожитых нами лет, с прошлым и настоящим, навсегда меняя будущее. Иногда суть таких воспоминаний становится почти материальной, мы пытаемся угадать её в окружающих предметах, она превращается в их тайное содержание, а потом замечаем, что и до этого озарения она ни разу нас не покинула и присутствовала везде, где были мы сами, во всём, чем мы были или являемся. Временами Фёдору казалось, что он начинает бредить, начинает тогда, когда перестаёт замечать в себе, во всей своей жизни что-либо ещё кроме одного образа, из-за чего вдруг резко открывал глаза и с трудом пытался улыбнуться своему состоянию, но глаза ничего не видели, а улыбки не было вообще, ему лишь думалось, что он улыбается. Потом веки машинально смыкались, и в голове продолжался гулкий тошнотворный звон уже безо всякого разбора и определённости. Наконец, незаметно для себя он задремал.

Проснулся в начале второго ночи от интересного обстоятельства: когда вечером Фёдор вошёл в квартиру, то автоматически включил свет в прихожей несмотря на то, что было ещё светло, который и бил ему прямо в лицо до того момента, пока не перегорела лампочка – от того, что вдруг потемнело, он и проснулся. Вокруг были полнейшая темнота и тишина, свет уличных фонарей почти не достигал окон, под ними лежал кое-где освещённый город, в основном вдоль улиц и проспектов, в домах – лишь лестниц. Как это иногда случается, по пробуждении он не только не понимал, который сейчас час, но и какое число – такой сон мог продолжаться и целые сутки. Фёдор сел на диван, усталость почти прошла, и несколько минут просидел просто так, откинувшись на спинку и пару раз проведя сомкнутыми ладонями по лицу, пришёл в себя, потом заметил, что всё ещё в рабочем костюме, а в до сих пор влажной рубашке становилось прохладно. Свет больно ударил в глаза, но это быстро прошло; увидев, сколько время, он вздохнул с облегчением – его оказалось вполне достаточно, чтобы постараться привести себя в порядок. Несмотря на то, что не ел почти 12 часов, голода особого не испытывал, к горлу постоянно подкатывал ком, всё нутро тряслось и переворачивалось как при сильном испуге, даже тапками старался не шаркать по ламинату, вздрагивая от каждого звука. Вдруг ему показалось, что в квартире ужасно душно, он вышел и постоял немного на балконе, переводя взгляд от одной светящейся точки к другой, ничего, впрочем, не замечая, однако дышать стало не легче, по крайней мере, не сразу. Остаток ночи Фёдор так и не смог уснуть и просидел неподвижно на диване при ярком искусственном свете в полной тишине, не думая практически ни о чём.

К утру у него страшно разболелась голова, что неожиданно для самого себя он принял чуть ли не как благодать – эта боль вернула его к реальности, он начал оправляться от бредового состояния, мысли стали растекаться в разные стороны, но мучившее доселе ощущение наглухо засело в сердце, точнее, обнаружило своё вполне определённое содержание в нём, всеобъемлемость которого потрясло всё его естество. Образно выражаясь, оно вдруг расширилось до таких пределов, выкристаллизовавшись в мутной массе других чувств и затем прибрав их к рукам, что нечто постороннее, что-нибудь совсем небольшое и безобидное, нечаянно встрявшее где-нибудь сбоку и ни на что не претендуя, начинало мучительно его стеснять, от чего душа просто разрывалась на части. Когда минуло два, потом три, а потом и четыре часа, Фёдор всё ещё испытывал надежду, что вскоре состояние его измениться к лучшему, но этого не происходило, а ведь уже через несколько часов он обязан был вернуться на работу. Плюнув и не желая более просто сидеть и ничего не делать, он, наконец, нашёл, чему посвятить остаток свободного времени, правда, до безобразия ленясь и сопротивляясь всем своим существом, почему и вышел почти горячечный бред.

16.05 Вот кое-что и прояснилось, да и ранее бы, не будь я… Хотя можно ли тут говорить о какой-то ясности? Нет, я ошибся, здесь не белиберда про любовь.