Сон разума

Мать в те дни успевала заниматься ещё и садом, приговаривая иногда «чтоб и Феденькиным деткам было из чего варенья варить», ездила по округе саженцы покупать, но с неизменной регулярностью утром, днём и вечером готовила еду (бог весть из чего) для «своих мужчин». Происходило это на электрической плитке, которую семья привозила из дома и которую ставили прямо на открытом воздухе. С помощью нехитрых приёмов отец (физик как-никак) подсоединял её к столбу линии электропередач – крайне легкомысленно, благо, что хорошо кончилось. Вскоре же им подвели нормальное электричество, так что лихачества с проводами продолжались недолго, хоть мать и успела понырять под ними не один десяток раз. Впрочем, делала она это без особого труда, поскольку всю жизнь оставалась худенькой и невысокой женщиной, говорила быстро, почти торопливо, но отчётливо произнося слова, имела живой и весёлый характер, казалось, ничто не могло сбить её с позитивного настроя. Возможно, такие женщины несколько однообразны в общении, после некоторого времени могут наскучить, а потом начать просто раздражать, однако именно своей внешней непосредственностью и непритязательностью она и привлекла отца, ведь красивой её никак нельзя было назвать, только в молодости, наверно, выглядела миленькой, не более, у парней точно успехом не пользовалась, но решила про себя не унывать по данному поводу, сосредоточиться на чём-то другом и проч. и проч. Тут вдруг подвернулся он. Поначалу мать пыталась им командовать, быть может, изобразить моральное превосходство, но отец умел пропустить подобные глупости мимо ушей. В конце концов они поняли, что стоят друг друга, на чём раз и навсегда успокоились. Правда, уже в то время у неё начали проявляться внешние признаки раннего старения: проседь в тёмно-русых волосах, которую она тщательно закрашивала; две морщинки вдоль невысокого выпуклого лба, морщинки вокруг узких карих глаз; по обеим сторонам маленького острого носа глубокие складки до опущенных вниз уголков тонких губ небольшого рта; а ещё немного обвислая, на вид сухая желтоватая кожа под вытянутым подбородком. Живость же характера мать не потеряла до сих пор, да и не случалось в её жизни перипетий, которые серьёзно могли бы утяжелить мировоззрение, точнее, не более, чем у всех.

Вспоминал Фёдор и Настю. С каждым днём черты её лица всё больше и больше ускользали из памяти, но фигура, интонация голоса, забота время от времени приходили ему на ум, особенно по ночам, когда за окном шёл дождь, а он, лёжа в постели, долго не мог уснуть. Образ недавней спутницы начал меркнуть, как-то раз Фёдор не смог вспомнить, какого цвета были у неё глаза. Впрочем, если бы случайно её где-нибудь встретил, то никогда бы мимо, не узнав, не прошёл. Так часто случается с не очень на первый взгляд эффектными, но красивыми женщинами, ведь запоминаются они, прежде всего, в частности, отдельными чертами лица, жестами, особенностями характера, особо выразительными частями тела, ведь бессознательно предполагается, что в целом о них уже всё известно, и в этом известном ничего сверхъестественного нет, что логично. Фёдор много раз передумывал произошедшую между ними последнюю сцену, чтобы «помахать кулаками после драки», насочинял множество реплик, которые ему следовало бы произнести, однако, в общем и целом понимая, как плохо с ней обошёлся, исход всегда оставлял тем же самым, и ничего тут не поделаешь.

И однажды, праздно сидя у окна в тёмной комнате с громыхающим телевизором, наблюдая последовательность, в которой зажигается свет в соседнем доме (а в этом, как ни странно, он умудрился-таки отыскать последовательность), Фёдор вдруг понял, что жизнь его изменилась. Без сожалений и упрёков, без радости и надежды, без раскаяния, наконец, без грома и молний, без сверхъестественных событий – просто взяла да и изменилась. Данность и не более того, так что он даже рефлексировать по этому поводу не стал, а принял сей факт лениво, нехотя, без энтузиазма или душевных мук.