Somnium breve

Июлем раскаленный юг,
пылающее море,
вдали — туманный полукруг
таврических предгорий;
костер полуденных небес,
кипенье голубое,
цикады знойно-звонкий треск
и пение прибоя;
да чайка: вскрикнет и нырнет,
и, выгибая спины,
выплескиваются из вод
веселые дельфины.

Симеиз

«О, моря южного покой…»

О, моря южного покой,
воды отлив атласный,
край неба, задымленный мглой,
и месяц молодой,
невинно, нежно-золотой,
и тень мечты неясной.

Как рай — вечерний небосвод,
как вечность миг единый,
а тишина такая вод,
что кажется: вот-вот
услышишь ангела полет
над водною равниной.

Ницца

«Ах, эти горы! По утрам…»

«О, этот юг!»

Тютчев

Ах, эти горы! По утрам,
чуть свет, какие озаренья!
Молюсь нагорным алтарям —
и мира непорочен храм,
как в утро первое творенья.

Ах, улететь бы в эту высь
от тьмы, от ужаса земного —
туда, где горы вознеслись
и с бесконечностью слились
пучины неба голубого.

Ах, раствориться в этой мгле,
пронизанной его сияньем,
не помнить о добре и зле,
не быть собою на земле —
быть только светом и мерцаньем…

Vence

«Зноен день, но с гор прохлада…»

Зноен день, но с гор прохлада:
и жара, и не жара.
В этих старых липах сада
ветер шелестит с утра.

Небо, даль, просторы… Боже!
этакая благодать —
на качалке полулежа
и дремать, и не дремать,

слушать тишины безбрежной
голоса: цикады скрип,
гуд пчелы и шорох нежный,
шелковистый шелест лип.

И беззвучье и звучанье,
песня золотого дня…
Этой музыке молчанья
нет названья у меня.

La Colle-sur-Loup

«Обглоданы ветрами скалы…»

Обглоданы ветрами скалы,
лишь мох да вереск одичалый
в морщинах каменной земли,
и только по руслу быстрины
столпообразные теснины
косматым лесом обросли.

Поток внизу шумит упорно,
свергаясь с высоты нагорной
от заповедных родников, —
клокочет глухо, будто споря,
бежит, бежит к лазури моря,
к просторам южных берегов.

Здесь нет людей, от них далеко,
в тиши пустынно-одинокой —
как голос рока из глубин,
лишь это смутное роптанье,
глухонемое бормотанье
в дремучих зарослях теснин.

«Тишина. Примолкли птицы…»

Тишина. Примолкли птицы,
спрятались в ветвях и спят.
Не журчит, не шелестится
розовый, вечерний сад.

И над лугом все дневные
отзвучали голоса,
стали призрачны немые,
сумеречные леса.

Только там, в селенье горном,
громче колокол позвал,
громче по оврагам черным
горный ключ забормотал.

Искоркой еще несмелой
первая зажглась звезда.
И блаженно сердце пело…
Этот вечер — навсегда.

Лунный бредень («Доверившись ночной прохладе…»)