Соловей

– Эти люди рискуют жизнью, помогая вам. Вы осознаете это?

– Конечно.

Изабель обернулась к товарищам:

– Он все понимает и готов выполнять все распоряжения.

– Спасибо, Изабель, – поблагодарил Леви. – Где вас найти после возвращения из Амбуаза?

– В книжном магазине. Я намерена открыть его.

– А что скажет на это ваш отец? Полагаю, он закрыл магазин, когда нацисты принялись указывать, какие именно книги он должен продавать.

– Мой отец служит теперь нацистам, – с горечью сказала Изабель. – Его мнение не имеет значения. Он велел мне найти работу. Вот я и нашла. И так со мной можно будет связаться в любой момент. По-моему, это идеальное решение.

– Верно, – с некоторым сомнением произнес Леви. – Что ж, очень хорошо. Анук принесет вам новые документы, как только они будут готовы. Нам нужна ваша фотография. И еще, Изабель, – он прищурился, – позвольте мне на минутку вновь стать старым занудой и напомнить юной девице, славившейся своей импульсивностью, что время эксцентричных выходок миновало. Вы знаете, мы дружили с вашим отцом, – по крайней мере, пока он не показал своего истинного лица, – и я наслушался разных историй о вас. Пришла пора повзрослеть и выполнять приказы. Всегда. Без исключения. Ради вашей и нашей безопасности.

Изабель было стыдно выслушивали нотацию, да еще и при всех, но возражать она не стала.

– Да, я все понимаю.

– А если вас схватят, – добавила Анук, – с вами поступят как с женщиной. У них для нас особые… неприятности.

Изабель нервно сглотнула. Она-то представляла себе тюрьму и торжественную казнь. А вот такого рода вещи ей не приходили в голову.

– Все, чего мы ждем друг от друга, точнее, на что надеемся, – это два дня.

– Два дня?

– Если вас схватят и будут… допрашивать. Постарайтесь молчать хотя бы два дня. Этого времени хватит, чтобы остальные успели скрыться.

– Два дня, – повторила Изабель. – Не так много.

– Как же вы молоды, – печально вздохнула Анук.

В течение следующей недели Изабель покидала Париж четырежды. Она доставила пакеты в Амбуаз, Блуа и Лион. На железнодорожных вокзалах она провела больше времени, чем в отцовской квартире, и такой расклад устраивал обоих. Пока она стоит в очередях и возвращается домой до наступления комендантского часа, отцу нет дела до того, чем она занята. Но с разъездами было покончено, и Изабель собралась осуществить следующую часть своего плана.

– Ты не посмеешь открыть магазин.

Отец неподвижно стоял у затемненного окна. В полумраке квартира казалась неприлично огромной и роскошной, со всеми этими ценностями, собранными несколькими поколениями. На стенах прекрасные полотна в тяжелых парадных рамах (кое-что, правда, исчезло – вероятно, отец их продал), а если отодвинуть черные шторы светомаскировки, с балкона откроется все такой же захватывающий дух вид на Эйфелеву башню.

– Ты велел мне найти работу, – упрямо повторила Изабель.

Перетянутый бечевкой пакет в сумочке придавал уверенности в спорах с отцом. Вдобавок тот уже пьян. Еще чуть-чуть – и отключится на диване в гостиной, постанывая во сне. Девчушкой она все хотела утешить его, когда слышала эти жалобные стоны. Теперь – нет.

– Я имел в виду работу за деньги, – сухо возразил он. И налил себе полный стакан коньяка.

– Может, лучше взять ведерко? – не выдержала она.

– Я сказал – нет. Точка. Магазин ты не откроешь.

– Я уже его открыла. Сегодня. Весь день прибиралась там.

Брови изумленно взлетели:

– Ты прибиралась?

– Именно так. Понимаю, ты удивлен, папа, но мне уже не двенадцать лет. Я сделаю это, папа. Я так решила. У меня останется время на стояние в очередях и появится шанс немного подзаработать. Немцы будут покупать у меня книги. Обещаю.

– Ты намерена флиртовать с ними?

– И это говорит человек, который работает на оккупантов?

Он сердито уставился на нее.

А она – на него.

– Отлично, – выдавил наконец отец. – Делай что хочешь. Но кладовка. Она моя. Моя, Изабель. Я запру ее и ключи спрячу, а ты, будь любезна, держись подальше от этой комнаты.

– Почему?

– Неважно.

– Ты там свидания устраиваешь? На кушетке?

– Какая же ты дура, – устало покачал он головой. – Слава богу, что твоя мать не дожила и не видит, в кого ты превратилась.

Изабель не думала, что ей станет настолько больно от его слов.

– И ты, папа, – горько сказала она. – И ты.

Семнадцать

В середине июня, в предпоследний учебный день, Вианна стояла у доски, спрягая глаголы, когда услышала знакомое тр-тр-тр немецкого мотоцикла.

– Опять солдаты, – зло пробормотал Жиль Фурнье. Он теперь постоянно злился, да и кто бы стал его осуждать? Нацисты отобрали у их семьи магазин и передали коллаборационистам.

– Сидите спокойно, – распорядилась Вианна и выглянула из класса.